«Дорогой» верил. Гулко сглотнул, бросил на стол ненужную ложку — все равно ничего в рот не лезло — и опять закивал. Со злостью подумал, что уподобляется китайскому болванчику, но поделать ничего с собой не мог — первый раз в жизни на него обратила внимание подобная красавица.

—Ах, как я счастлива, что встретила вас на своем тернистом пути! Вас, родственную мне душу! — патетично воскликнула Маша, склоняясь на чужое плечо.

Петя задрожал. Маша вкрадчиво поинтересовалась:

—Я ведь не ошибаюсь, милый?

Она подняла на Петю глаза, и у бедняги мгновенно пересохло во рту. Не глаза — два влажных живых изумруда, опушенных густыми темными ресницами! В них и огонь, и вызывающая позорную слабость покорность, и безоглядное доверие, и невысказанная словами просьба о защите…

Петя почувствовал, что пропал. И тут же согласился прямо после завтрака провести свою очаровательную соседку по Невскому проспекту. Быть ее гидом. Попутчиком. Рассказать обо всем, что знает, раз Машенька хочет. Пусть о гостях. Или о хозяйке. Или о себе. Все, что она желает!

Что-что, а желаний у Маши хватало. Поэтому она подмигнула ошеломленной Тамаре, смеющейся Лельке и выпорхнула из-за стола. Петя сомнамбулой последовал следом, его завтрак остался практически нетронутым.

А вот хитрая Машка успела все! Ее тарелка блестела. Исчезли пара бутербродов и булочка с маком. И чашка с кофе была пустой.

Электрон с трудом сдержал смех: ну и артистка! Бедолага Ягудин готов. Парня можно подавать к столу как рождественского гуся, он вряд ли заметит. Да, классная работа!

Электрон бросил взгляд на оставшихся, и улыбка погасла: реакция на происходящее была совершенно разной.

Софья Ильинична, например, тоже добродушно посмеивалась. Машино кокетство казалось ей невинным и оправданным: что же делать, если девочке понравился мальчик? Машенька непосредственна, красива и дружит, кажется, со старшей внучкой Нинуши, очаровательной Оленькой. Вроде бы она представилась Лелькой?

Нинуша совершенно права, малышка удивительно похожа на эльфа, как и ее крошка-дочь.

Глаза Софьи Ильиничны затуманились. Динка до боли напоминала ей так рано ушедшую Маргариту. Не внешне, нет. Манерами. Искренностью. Импульсивностью. Звонким смехом.

К тому же Диночка прекрасно рисовала. В ее работах ощущалось настроение, как и в акварелях Ритуси.

Девчушка с таким восторгом приняла в подарок альбомы! Теперь Софья Ильинична спокойна, картины Риты не пропадут, они еще порадуют мир, и кто знает…

Пока живы работы, жива и Маргарита, Софья Ильинична слегка суеверна, что поделаешь. Она не сомневалась: в акварелях — частица души ее любимой дочери, как и в бессмертных творениях Левитана живет сам художник.

Кстати, куда исчезла девочка? Ах да, она хотела наклеить свою последнюю акварель на картон, чтобы «любимая Софи» могла повесить на стену.

Ах, невинное дитя! Ее устами говорит сам Бог…

В отличие от Софьи Ильиничны, Элечка Румянцева откровенно страдала. И с ненавистью смотрела не только на бессовестную Машу, но и на Тамару: это ее сестрица привезла с собой отвратительную и развратную девицу!

Элечке нравился Петя. Как, впрочем, нравился и Электрон. Она находилась в том волшебном возрасте, когда внимание противоположного пола необходимо как воздух. А Элечку его лишали. Это несправедливо!

Девушку по-настоящему потрясло предательство Ягудина. Ведь Петя обещал сводить ее сегодня в ресторан! И забыл об этом. Как он мог?!

Элечка жалобно посматривала на Электрона. Она почему-то опасалась испытывать на нем свои чары так же откровенно, как на Пете. Что-то останавливало ее. Может быть — боязнь насмешки.

Элечка напряженно прислушивалась к шуму воды: бесстыдница Машка перед уходом пожелала принять душ и всех об этом громогласно оповестила.

Никакой совести. И воспитания. Еще уверяла, что она интеллигентка. А сама… сама — чмо соломенноволосое!

Элечка пыталась представить, чем занят сейчас Петя, и ее очаровательное личико пылало от негодования. Ну что, что он делает? Машка в ванной, понятно, а он…

Ждет эту вульгарную девку под дверьми? Крутится перед зеркалом? Набивает бумажник деньгами, чтобы выполнять все капризы своей новой дамы?

Нечестно. Гадко. Просто… грязно!

В эти минуты Элечка буквально ненавидела весь мир. И Петю в том числе.

Ведь она так старалась очаровать его! Так тщательно одевалась сегодня к завтраку. Так обдуманно подбирала бижутерию и наносила макияж. И так понравилась себе!

Элечка сморгнула невольные слезы, вспомнив, как долго она утром вертелась перед зеркалом. И как прекрасно сидело на ней лучшее и самое дорогое платье. Ярко голубое, с блестками, из тонкой эластичной ткани. Оно облегало Элечку как вторая кожа. Она казалась себе такой… такой соблазнительной.

Это… это неправильно!

Наталья брезгливо морщилась. Она видела эту пару шлюшек как на ладони. И если первая возмущала Наталью своим откровенным бесстыдством, то вот вторая вызывала лишь презрительную жалость.

Наталья раздраженно рассматривала своих соседей по столу: пустые людишки! Суетятся, чего-то там желают, само собой — низменного, жалкого, вожделеют ненужного. Цепляются за жизнь жадно, пальчики липкие, лица плоские, глаза кукольные.

Насмотрелась она на таких во время работы, с кем только жизнь не сталкивала. Порой хотелось уйти, сейчас более денежную работу найти не проблема, но… Держала Наталью на «скорой» незримая другими власть над чужой жизнью и смертью.

Врачи менялись постоянно, Наталья оставалась самым опытным специалистом. Ее не любили, но уважали. Зато сама Наталья совершенно не уважала молоденьких мальчишек и девчонок с только что полученными дипломами в карманах.

Они не умели жить! И не понимали, что в их пациентах больше всего… дерьма, да-да, именно его, как ни смешно. И незачем страдать, когда кого-то не удавалось удержать в этом мире. Глупо.

Наталья относилась к смерти спокойно. К чужой смерти. С любопытством наблюдала за умирающими, но так и не смогла уловить момента, когда те уходили.

Вернее, не могла понять, что же они при этом чувствовали. И видели ли перед собой таинственное нечто или исчезали из мира, не отыскав для себя другого? А если так…

Наталья всегда отличалась практичностью. Ей хотелось именно здесь и сейчас жить лучше. Она бы давно уехала, Наталью несказанно раздражали старики с их причудами и маразмом, но…

Глупо не воспользоваться моментом. Софи пообещала матери подарок на память. А в этом доме тьма дорогих безделушек. Да и драгоценностей немало, Софи каждое утро меняет их.

И потом, мало ли…

У старухи нет родственников! Кто сказал, что она должна оставить все служанке? К тому же, у этой мерзкой грымзы Веры Антоновны не семь жизней, а всего лишь одна. Наталье ли не знать, насколько она хрупка, жизнь.