Убежал на кухню. Скоро вернулся с куском сала, квашеной капустой в деревянной миске и солеными огурцами. Растянул в улыбке рот.

— Ши с кислой капусткой и картошку на плиту поставил, пару полешек брошу — быстро подогреется. — Хлопнул себя ладонью по лбу. — Ах, паразит я окаянный, дело-то главное забыл.

Вернулся на кухню, вынес две бутылки водки.

— Отдыхайте, господа защитники наши… Вот вам стаканчики, ложечки.

— Разливай, Семен! — приказал Соколов. — Ты, Евсей, с нами примешь?

Евсей зажмурился, манерно вздохнул:

— Коли на то ваша воля будет… Можно половину стакашки успокоить. — Рассмеялся.

Выпили за государя-батюшку.

Факторович сразу захмелел, сделался еще более разговорчивым. Рукой, в которой держал кусок сала, толкнул в локоть Соколова:

— Аполлинарий Николаевич, хотите анекдот? Его мне Рива рассказала, когда к ее родственникам в Вильну ездили. Значит, бедный старый еврей из мелкой семьи отхватил-таки себе богатую невесту. Приятели стали спрашивать еврея: «Почему тебе, Абрам, повезло? Может, она старая?» — «Молодая, восемнадцать лет ей». — «Некрасивая?» — «Красавица!» — «Больная, кривобокая?» — «Здоровьем пышет!» — «Ну так в чем же дело?» — «Пхе, самый пустяк — она чуточку беременная!»

Бочкарев и сам Факторович громко хохотали. Евсей заботливо подливал всем водки. Выпили еще раз. Вдруг Бочкарев проявил знания русской драматургии. Он весело посмотрел на Соколова:

— Аполлинарий Николаевич, вы знаете, что женщина как бы носит в себе названия трех пьес Островского.

— Каких?

— «Лес», «Где тонко, там и рвется», «Доходное место».

Соколов улыбнулся, двое других, изрядно осоловевших, ничего не поняли.

Поздний ужин в дебрях смоленских лесов затянулся. Гений сыска посмотрел на Евсея:

— Вы с Каляевым были хорошо знакомы?

— С Иваном Платоновичем я был дружен. — В голосе Евсея вновь зазвучали нотки гордости. Заговорив о печально знаменитом террористе, этот человек аж весь преобразился, а речь стала возвышенной. Он как по писаному произносил давно вызубренные и ничего не означавшие фразы. — Это был святой человек, который ради счастья других людей положил себя на жертвенник революции и сгорел на нем…

Соколов вставил:

— Сгорел вонючим жупелом!

Евсей строго погрозил пальцем:

— Попр-рошу про этого святого человека плохих слов не произносить!

Соколову не хотелось дебатов, ему хотелось спать, но он с грустью взглянул на спорщика и с иронией спросил:

— Кого этот «святой» сделал счастливей? Убитого? Или вдову с детьми? Освободившееся место занял Джунковский, которого боготворит народ, а революционеры его ненавидят сильнее, чем Сергея Александровича.

— Есть закон: чем личность полезней для монархистской России, тем она отвратительней силам прогрессивным. Наглядный пример — Столыпин, цементировавший фундамент самодержавного строя. Так что дело вовсе не в личностях, дело в принципе.

Соколов улыбнулся:

— Я давно заметил: если человеку нечего сказать конкретно, он тут же начинает говорить о «принципах». Дурными делами нельзя достигнуть добрых целей.

Евсей зелеными точками злых глаз уставился на Соколова:

— Скажите, почему вы рядовой солдат? Я ведь вижу, что вы человек образованный.

Соколов спокойно отвечал:

— Я ударил военного чиновника.

Евсей иронично покачал головой:

— Ах, ударили! Значит, он унижал ваше достоинство или еще какую-нибудь гадость делал. А вам, любезный, надо было не ударить — убить его.

— Зачем, чтобы меня расстреляли?

— Вот-вот, за свою шкуру дрожите! — Евсей злорадно потер ладони. — А Иван Платонович не задумываясь снес бы башку вашему военному. И тогда другие подобные «чиновники» всех званий задумались бы, прежде чем унижать в других человеческое достоинство.

— Однако, находясь в тюрьме, ваш любимец Каляев раскаялся в своем преступлении.

— Может, и была минутная слабость, но перед лицом насильственной смерти она простительна.

— Настоящий пример христианской доброты показала великая княгиня Елизавета Федоровна, вдова убитого. Она пришла к убийце в камеру с прощением и передала иконку…

Евсей бросил кусок мяса под стол — дворняге — и злобно перебил:

— Да, Каляев унижался, целуя у этой женщины руку. Это отвратительно, тьфу! — Он смачно плюнул на пол, растер ногой, обутой в валенок. — И еще стихи написал: «От траура веяло скорбью могил, / В слезах ее чудилась рана, / И я не отринул ее — пощадил…» Это всего лишь минутная слабость железного человека.

— А вы полагаете, что «железный человек» лучше человека, преисполненного доброты и сострадания?

— Конечно! Доброта — предрассудок, я ее презираю. Но все равно каждый год четвертого февраля отмечаю тризну — очередную годовщину кровавого преступления самодержавия, повесившего в Шлиссельбургской крепости этого героя.

Евсей хотел налить водки Соколову, но тот пресек этот порыв:

— Хватит! Рано утром нам отправляться в поход — преследовать дезертиров, которые разбежались по проселочным дорогам.

Евсей встрепенулся:

— Вот видите, люди не хотят убивать себе подобных, а вы, считающий себя образованным человеком, жаждете их поймать и принудить к убийству, пусть и на войне.

Соколов спокойно возражал:

— Я воин, я выполняю свой долг. Вы рассуждаете как большевики, которые разлагают армию, занимаются вредительством в тылу. Но они за свою деятельность деньги от германцев получают.

Евсей живо начал возражать:

— Россия погрязла в мещанском довольстве, ее надо всколыхнуть…

Соколов поморщился:

— Я сейчас не в том расположении духа, чтобы спорить. Лучше скажите, где можно купить пару лошадей.

— Вам ведь надо в полном комплекте — с санями и упряжью?

— Так точно!

В этот момент подал голос несколько пришедший в себя Факторович. Он потребовал:

— Рассолу, жажду!

Не скрывая презрения, Евсей протянул ему деревянный ковшик. Факторович с наслаждением осушил его и, запинаясь, спросил:

— Вы, друзья, ик, об чем рассуждаете, об лошадях? Не отказывайтесь, я все слыхал. Анекдот хотите про лошадей? На улице встретились две гимназистки. Начали, как водится, шушукаться об своих любовных приключениях. А рядом на мостовой стоит тележка, в нее мерин — ик! — впряжен. И что вы думаете? Этот подлец мерин захотел справить естественную надобность и выкатил плоть. Гимназистка ахнула, покраснела: «Посмотри, это наглое животное подслушивает наши разговоры!» Ха-ха! — И рассказчик вновь захрапел.