* * *

Евсей внимательно и долго глядел на Соколова, явно что-то обдумывая.

— Вы сказали, что вам надо двух хороших лошадей?

— Именно так!

— А у вас денег-то хватит? Нынче лошади в цене: одних на фронт забрали, других к весне берегут — для крестьянской необходимости.

— Деньги есть, нам казенные в достатке выдали!

Евсей как-то странно засуетился, в волнении поднялся с лавки, походил, опять сел. Жуткая мысль черным ураганом пронеслась в его голове. Решение он принял мгновенно и сразу все расчел. Он закивал давно не стриженной, свалявшейся шевелюрой.

— Для душевного человека найду двух хороших животных, с ветерком понесут. И пошевни легкие отдам. — Подозрительно прищурился. — А денег хватит?

— Еще останется!

— Это хорошо, хорошо… Ну, теперь — спать!

Для начала следовало положить гостей порознь — так для задуманного удобней. Он взял за плечи Факторовича:

— Ну, служивый, ползи на кухню! Давай, давай, помогу… Вот так! Ложись между печкой и стеной, ногами туда, голову сюда, наружу, — чтоб течение воздуха было. Молодец, будешь спать крепко! И долго. Тут кашей пахнет, а жиды вкусно поесть уважают! Этого, коротенького, в сени — там прохлада для упившегося полезная. Ишь нажрался, словно свинья, лыка не вяжет. Сюда, сюда, не стукнете его макушкой, а то проснется, черт с хреном. Эх-хе-хе, солдат спит, служба бежит. Вам, господин разжалованный, — иронично поклонился Соколову, — самое удобное место уступаю — вот тут в горнице, на кровати возле стола, под окошком. Ноги у вас продолговатые, табуреточку под них, вот так-то, и туловищу простор замечательный. Позвольте налить еще, отходную, для крепости сна, а то вас совершенно выпивка не берет, даже удивительно…

Каждая эпоха рождает свои заблуждения. С отменой крепостного права на Руси размножились в большом количестве типы, которые, во-первых, глубоко презирали свой народ, а во-вторых, ставили своей целью сделать этот презираемый ими народ «свободным и счастливым».

Если родители ненавидят своего ребенка, то из такого дитя может вырасти достойный человек лишь вопреки усилиям этих самых родителей. Но гораздо чаще вырастают циничные негодяи, способные на самые гнусные преступления.

Евсей Рытов родился в Смоленске и стал типичным порождением своей эпохи. Его отец был довольно образованным человеком. В свое время он закончил три курса юридического факультета в Петербурге, но учеба ему наскучила, и он стал в качестве посредника торговать мукой.

У него были свои принципы: он никогда не обвешивал, не обманывал, всегда рассчитывался правильно и вовремя. В купеческой среде это вызывало уважение, но не сделало Рытова-старшего ни богаче, ни счастливей.

В семье отец был страшным деспотом. Жена и трое детей не только не могли в его присутствии заявить свое мнение, они не имели права иметь это мнение. Случалось, отец начинал заниматься с детьми-гимназистами, и наперед было известно: спустя несколько минут отец будет орать на непонятливого ребенка, а закончится урок побоями. Причем отец бил детей свирепо, кулаками, норовя заехать больней. И это лишь потому, что сам был учителем плохим, не умел толково объяснять, а вопросы детей воспринимал как личную обиду.

Отец, видя, что Евсей не желает учиться, забрал его из третьего класса гимназии и поставил в свою лавку — мальчиком на побегушках.

То ли это уродливое воспитание, то ли тяжелая наследственность (а вероятней, и то и другое) годам к восемнадцати воспитали из Евсея человека безжалостного, ненавидевшего всех: богатых — за богатство, бедных — за неумение работать и жить.

Именно из таких типов, как Евсей, нередко выходили те, кого называли «революционерами». И подобно им, Евсей горел желанием перестроить этот ненавистный для него мир. Каким образом? Этого он не знал, но что переделывать мир надо путем насильственным — это для него было ясно, потому что подавляющее число людей были довольны тем порядком вещей, который сложился веками и который для них был добрым и уютным домом.

(Не зря на сходках партийные типы горланили свой гимн: «Весь мир насильно мы разрушим…» И только после захвата большевиками власти изменили одно слово: «мир насилья…».)

Евсею надоела жестокость отца, а еще больше хотелось перемены обстановки.

Однажды осенью девятьсот третьего года, похитив из домашней кассы несколько сотен рублей, Евсей от отца бежал. Вначале он оказался в Москве, затем прибыл в столицу — Петербург. Что он делал в этих городах, с кем встречался, осталось неизвестным. Но когда Каляева арестовали, начали следствие и допросы многих эсеров, не успевших сбежать на европейские курорты, то тут и всплыло имя Евсея. Выяснилось, что еще в декабре третьего года он два раза и еще один раз в четвертом году по договоренности с членами партии эсеров перевозил взрывчатку. При обыске квартиры эсеровского казначея, среди прочих бумаг, обнаружили расписки Евсея: за каждый вояж он получал деньги — от двухсот до пятисот рублей, всего одну тысячу двадцать пять рублей.

Когда Евсея арестовали, он никого не назвал. Был суд, вызвавший большой интерес. Сам Евсей никогда не участвовал ни в террористических актах, ни в грабежах, которые подрывные элементы называли элегантно «экспроприациями». Адвокат предсказывал: «Думаю, дело ограничится поселением».

Но на суде, красуясь перед публикой и товарищами по партии, большинство из которых он впервые увидал лишь на процессе, Евсей повел себя нагло. На вопрос председательствующего: «Вы понимали, что эта взрывчатка предназначалась для уничтожения людей?» — Евсей с отцовским прямодушием отвечал: «И что из этого? Я не считаю убийство ни преступлением, ни пороком. На свете живут сотни миллионов совершенно бесполезных людей, и если одним или двумя миллионами станет меньше, то человечество этой потери даже не заметит. И потом, люди — это такая жадная и нечистоплотная мерзость, что их следует уничтожать, как тифозных бактерий».

В таком тоне Евсей отвечал на все вопросы, и председательствующему пришлось несколько раз прерывать человеконенавистнические разглагольствования эсера. Эти циничные высказывания вызвали у присутствовавших столбняк. Подобные откровения повлияли на приговор суда. Евсею пришлось на шесть лет отправиться этапом в рудники Акатуя на каторжные работы — наказание мягкое по советским нормам, а по тем временам — небывало суровое.

На каторге он познал ужас тяжкого принудительного и совершенно бесцельного труда. Для себя он решил: надо стать сотрудником охранки. Некий Фельдман готовил побег, ему помогали друзья с воли. Об этих приготовлениях узнал Евсей. Без размышлений и сомнений он сообщил полицейскому начальству о готовящемся побеге, о его времени и способе.

Полиция устроила в названный день засаду. Когда Фельдман уже, как ему казалось, улизнул из Нерчинска, его самого и двоих помощников поймали, жестоко избили и отправили во Владимирский централ, откуда никто не бегал.