Она встала и пошла к Билли Бонсу.

По дороге на глаза попались помидоры — вот и предлог зайти. Маша нарвала полные руки, и стучать в дверь пришлось ногой.

— Не заперто, — пробасил Билли Бонс.

Она толкнула дверь и вошла.

Моряк был в тельняшке-безрукавке, выпущен­ной поверх брюк; надутом бицепсе синела татуиров­ка — обвитый змеей кинжал.

— Грешок молодости, — объяснил он, перехватив Машин взгляд. — Уйдешь в рейс, а без берега скучно, вот и начинаются поветрия: то вес поголовно играют в шашки, то ремешки плетут. А однажды попал к нам та­кой вот художник, — он шлепнул себя по татуировке, и разукрасил половину команды. А ты помидоры при­несла? Зря, я уже поел в кафе. Мне и деть их покуда.

— У вас посуды нет? — Маша заглянула за плечо моряку. Один стакан со стола исчез, а второй так и стоял грязным.

— Нет, — признался Билли Боне.

— Так я принесу! — Косясь на фотокарточку, Ма­ша подошла к столу и выложила помидоры. Все, что было нужно, она увидела сразу: на фотокарточке у подножия гор стояли незнакомые, не южные дома, с маленькими окнами. Дома для сильных морозов. — Вы на этом корабле плавали?

— На судне, — поправил моряк. — Корабли — во­енные, а гражданские — суда. Это большой моро­зильный рыболовный траулер.

— А что за город?

— Мурманск. Знаешь, как там говорят? «Лето у нас бывает, только я в тот день вахту стоял». Вот я и перебрался на юг.

— У вас здесь родственники?

— Нет, я одинокий, — без сожаления сказал моряк.

— Значит, две тарелки, ложку, чашку, вилку, — стала перечислять Маша. — Что еще?

Билли Боне черкнул себя ногтем по горлу:

— Мне и этого вот так!

— А если кто в гости придет?

— Какие гости? Говорю же, я одинокий! — Билли Бонс покосился на стол. Убрав стакан пожарного, он забыл стереть розовые от пролитого вина отпечатки донышка.

— Я вам электрический чайник дам, — пообеща­ла Маша. — А если захотите что сварить, приходите к нам на кухню.

— Да перебьюсь я, — сказал Билли Бонс, а Маша ответила:

— Привыкайте хозяйничать. Нельзя же всю жизнь питаться по столовкам.

А интересная парочка этот пожарный из Сочи и моряк из Мурманска, у которого якобы нет знако­мых на юге. Билли Боне не знает, что Маша видела Федю (не сказал ему гость о такой мелочи), вот и ста­рается показать, что никакого Феди не было. Убрал со стола его стакан... Какая у них общая тайна?

Когда Маша вернулась к себе, на кухне сидел Петька и по-свойски пил чай из маминой чашки с розами.

— А я смотрю, дверь открыта, в огороде тебя нет, — как ни в чем не бывало сказал он. — Ты где была?

Не отвечая, Маша погремела посудой, выбрала, что нужно моряку, и понесла в сараюху. Долго злиться на Петьку она не собиралась, но и сразу прощать его было бы не по-женски.

Смеркалось; в сараюхе горел свет. Билли Боне ва­лялся одетым на кровати и читал книжку, обернутую и скучную бурую бумагу. Маша брякнула посуду на стол, он кивнул. Помидоров на столе убавилось: съел без соли. Мог бы и спасибо сказать.

Она пошла домой, и тут вдруг в маминой комнате вспыхнуло окно. Петька стоял, освещенный, как ма­некен в витрине, и наводил фотоаппарат на сараюху! Стоило Билли Бонсу приподняться на локте, как он заметил бы, что за ним наблюдают.

Не разбирая дороги, Маша рванула к окну по грядкам, добежала и зашипела:

— Положи!

— А че? — Петька взвесил фотоаппарат в руках. — Музейная вещь! Пленка хоть есть?

Не успела Маша влезть в окно, как этот оболтус открыл крышку!

— Была пленочка, да засветилась. Теперь из нее только закладки делать, — виновато сказал Петька. Запустил в фотоаппарат пальцы и стал вытямшать пленку.

— Положи! — рявкнула Маша, подскакивай к не­му и вырывая «Зенит». Под засвеченными витками пленки могли сохраниться хорошие кадры.

Петька отдал ей фотоаппарат и отошел, спрятав руки за спину.

— Ты че, Маш?

— Ниче.

— Нет, че! — заспорил Петька. — Ты как нерод­ная. Подумаешь, пленку ей засветили. Небось опять снимала свою Наташку-букашку: «Наташа с Барсиком», «Наташа без Барсика».

— Сядь! — приказала Маша. — В носу не ковы­ряй! И вообще попробуй одну минуту не шевелиться и молчать!

За неимением гербовой пишут на простой. Так говорит Дед, когда чего-то не хватает. Сейчас Маше не хватало самого Деда. Ее генерал, мудрый и могу­щественный, улетел неизвестно куда, а ей было страш­но одной хранить тайну. И Маша рассказала Петьке про пожарного и Билли Бонса.

— Ну что ж, проделана определенная работа, — одобрил Петька, сразу напустив на себя начальствен­ный вид. — Будем продолжать наблюдение круглосу­точно! Маш, позвони моим, скажи, что тебе одной ночевать страшно. Сменяться будем через четыре ча­са, «собаку» беру на себя.

— Какую еще собаку?

— Так моряки говорят: «собачья вахта» — с двух до шести, когда больше всего спать хочется.

— Ага, а потом будешь спать на уроках и опять схватишь двойку? Нет уж, — отказалась Маша. — Иди домой, а я посмотрю за ним.

— До утра? — недоверчиво уточнил Петька. Ему хотелось по-мужски отстоять «собаку».

— Как он свет погасит, я тоже лягу спать. Куда он денется, ночью-то?

Петька усмехнулся:

— А катакомбы? Там что днем ходить, что но­чью — никакой разницы. Зато ночью не нарвешься на Самосвала!

— Первый проблеск разума, - оценила Маша.

— Нет, первый был, когда я подсказал Самосвалу минировать овраги!

— Только не ври, что он в самом деле заминировал.

— Он творчески развил мою мьсль, — уточнил Петька. — Я сегодня бегал на виноградники, к нашему выходу. Там все вокруг посыпано серым порош­ком — золой, наверно.

— Ну и что?

— А то, что если кто-то копнет или хоть подойдет к выходу, он уже не разложит золу обратно, как бы­ло. Самосвал умный, я давно тебе говорил, — торже­ствующе заключил Петька. Как будто Маша спорила!

Долго уговаривать Петькиных родителей не при­шлось. Они даже обрадовались, что их сын попадет в надежные руки: «На ночь? Тебе одной страшно? Ко­нечно, пусть остается. Ты проверь, как он уроки вы­учил!» Маша была для них живым примером. В смыс­ле: «Почему она учится на «пять», а ты, оболтус, тройки хватаешь?» Будь у Петьки характер потяже­лее, он бы Машу ненавидел.

На огород выходило два окна: маминой комнаты и Дедовой. Маша перетащила свою постель на ма­мин диван, а Петьке сказала: