— Фотографии, — сказал он.

Как будто фотку мне там показывают: Харрелсон в огне. Вижу прямо сейчас и не могу выкинуть из головы.

Вижу, как стреляю в этого типа. И стоп-кадр такой: он с дыркой в голове, но еще не упал, на полпути к полу.

Вижу девочку, лицо этой девочки. Я знаю, многие говорят, мол, плевать нам на этих людей, и все такое, да и мне на них плевать — и все-таки не плевать, и то и то, не знаю, как это понимать. Да, они не хотят сами себе помочь, они нас взрывают, да, это плохо, но и другое плохо: девочка, ей столько же лет, сколько моему младшему братишке, видела, как я прострелил человеку башку. И какая разница, откуда она — из Ирака, Кореи, черная, белая, — по-любому маленькая девочка. И она видела, как я его застрелил.

Вижу, как я иду к машине, голову опустил, автомат в одной руке, вокруг не смотрю, про безопасность не думаю, ни про что не думаю. Просто иду к машине.

— Слайд-шоу какое-то в голове, — сказал он. — Как это понимать?

За несколько дней до всего этого, примерно тогда же, когда президент Буш, выступая в Нэшвилле в отеле Gaylord Opryland Resort, говорил, что оптимистически смотрит на ход войны, Козларич в своем кабинете давал интервью армейскому историку, который ездил по Ираку и спрашивал командиров о «большой волне».

— В чем, по вашему мнению, мы не преуспели? — прозвучал один из вопросов историка.

— Задача, которая перед нами поставлена, она, вы знаете, не из каких-то там неразрешимых, — сказал ему Козларич, а затем попытался отшутиться: — В данный момент могу пожаловаться только на то, что порой случаются перебои с некоторыми сортами мороженого.

Теперь, несколько дней спустя, он был в доме молитвы, куда плотно набились его солдаты, придя на поминальную службу, которая окончилась так называемой последней перекличкой.

— Сержант Джабинвилл! — выкликнул сержант.

— Здесь, первый сержант, — отозвался Джабинвилл.

— Рядовой первого класса Девайн! — выкликнул сержант.

— Здесь, первый сержант, — отозвался Девайн.

— Рядовой первого класса Харрелсон! — выкликнул сержант.

Молчание.

— Рядовой первого класса Джеймс Харрелсон! — выкликнул он.

Молчание.

— Рядовой первого класса Джеймс Джейкоб Харрелсон! — выкликнул он.

Невыносимое молчание длилось и длилось, пока его не расколол резкий звук салюта.

Треск, тишина, треск, тишина, треск.

В Нэшвилле президент Буш сказал: «Я настроен оптимистически. Мы добьемся успеха, если нам не изменит выдержка».

Здесь, выходя цепочкой из дома молитвы, солдаты возвращались к своим особым вариантам выдержки:

Мейз — к своему амбиену;

Хамел — к своим перестановкам койки и шкафа;

Бейли — к своим хождениям по территории;

Уилер — к своим «ну почему»;

Марч — к своему слайд-шоу.

А Козларич, тоже красноглазый сейчас, вернулся в свой кабинет.

Мы даем жару.

Джордж У. Буш, 4 сентября 2007 года

22 сентября батальон 2-16, расквартированный в Рустамии, посетил четырехзвездочный генерал Дэвид Петреус, командующий всеми американскими силами в Ираке и архитектор «большой волны».

— Недурненько! — сказал Козларич, осматривая перед самым приездом Петреуса второй этаж своего командного пункта, где солдаты все утро наводили лоск. Здесь Козларичу предстояло отчитаться перед Петреусом о том, чего батальону удалось достичь. Он никогда раньше не отчитывался перед четырехзвездочными генералами и поэтому немножко нервничал.

На столе, покрытом вместо скатерти зеленой госпитальной простыней, были булочки, печенье и свежие фрукты.

— Простынка новенькая, — заверил Козларича один из солдат. — Утром только получили от снабженцев.

В кофейнике был приготовлен свежий кофе, в миске со льдом лежали банки с прохладительными напитками, среди которых, заметил Козларич, не было диетической колы.

— Он только ее и пьет, — сказал он, внимательный, как всегда, к деталям, и солдат бросился искать диетическую колу.

Длинный трехсекционный стол для совещаний, за которым Козларич проводил заседания командного состава, разделили и поставили в форме П. Петреусу предстояло сидеть во главе стола, и там поместили табличку с фамилией, положили новую авторучку и новый блокнот, поставили бутылку с водой, бутылку с соком и кофейную кружку, из которой торчали церемониальные американские флажки.

Все было готово.

— Не так уж много способов сделать из дерьма конфетку, — заметил Каммингз, и с этим напутствием Козларич отправился встречать Петреуса, чтобы привезти его в свой командный пункт.

Порой даже в Ираке случались хорошие дни. Когда Козларич подъехал к базе с Петреусом, день выглядел одним из таких. Температура — ниже тридцати пяти по Цельсию. Небо чудесное, голубое, без пыли. В воздухе не пахло ни дерьмом, ни горящим мусором. Чувствовался лишь сравнительно приятный химический аромат — он шел от переносных туалетных кабинок недалеко от места, где Петреус остановился пожать руки нескольким солдатам, отобранным, чтобы его встречать, и стоявшим в шеренгу по стойке «смирно».

Петреус и Козларич вошли в командный пункт, где до этого побывала ищейка и не нашла бомб-ловушек.

Они поднялись по лестнице, где была выметена пыль, влетавшая сквозь щели в стенах при каждом близком взрыве.

Они вошли в комнату совещаний, и Петреус сел на вычищенный до блеска стул с высокой спинкой. Козларич занял соседнее место, поблизости расположился Каммингз. Дальше расселись младшие офицеры. Все смотрели на Петреуса, который, не обращая внимания на булочки, печенье, кофе, диетическую колу, ручку, блокнот и флаги, потянулся за виноградиной.

Кинул ее в рот.

— Ну хорошо, — сказал он, жуя. — Валяйте, Ральф.

Дэвид Петреус был на тот момент одним из самых знаменитых людей на свете. Он только что вернулся в Багдад из поездки в Соединенные Штаты, где отчитывался перед конгрессом по поводу «большой волны». Этого события ждали все лето, ждали исступленно, и к тому времени, как он вышел на трибуну на Капитолийском холме, о нем столько всего написали, его так часто подвергали анализу, изображали в том или ином ракурсе, превращали в политическую фигуру, что он уже не был просто генералом. Он поистине сделался лицом иракской войны, ее знаменитостью, ее звездой.

Его славу трудно было переоценить, и так же трудно было переоценить то, насколько нуждался Козларич в этом хорошем дне. Восемнадцать дней назад, 4 сентября, еще один идеально нацеленный СФЗ пробил броню первого «хамви» в колонне из пяти машин на маршруте «Хищники», и три человека погибли: двадцатишестилетний сержант Джоэл Марри, двадцатилетний специалист Дэвид Лейн и двадцатидвухлетний рядовой Рэндол Шелтон. Другие двое, ехавшие в этом «хамви», выжили, но были страшно искалечены — ожоги, многочисленные ампутации, — и Козларича, который ехал в другой колонне неподалеку, с тех пор преследовали образы умирающих солдат и оторванных частей тела. Он не говорил об этом направо и налево, потому что подчиненным не следует знать такое про своего командира. Но другие командиры, если бы он им сказал, поняли бы его, даже сам генерал Петреус, признавшийся в минуту задумчивости в один из дней, когда число погибших американских военных приближалось к 3800: «Честно говоря, к потерям привыкнуть невозможно. Я бы так, пожалуй, сказал: у нас имеется внутри словно бы емкость для плохих новостей, емкость с отверстиями в донышке, и со временем она опорожняется. Другими словами, понимаете — я, конечно, говорю о человеческих эмоциях, и я хочу сказать, что есть предел тому, сколько плохих новостей ты можешь воспринять. Емкость наполняется. Но если тебе перепадает сколько-то хороших дней, она опять пустеет».