и с остальным… желание заглянуть в подвал стало невыносимым. Какого, собственно, черта…

– Томас, я кое-что внизу возьму, – крикнула я.

Это мой дом. И мой подвал.

Вот открыть его следовало бы раньше, проветрить хотя бы затем, чтобы не дышать этой сыростью. Я чихнула. Шмыгнула носом. И соскользнула вниз.

Здесь порядка было больше. Нет, подвал осматривали. И в шкаф заглянули. Гору вещей так и оставили перед ним.

Сумки не было. И вот кто ее забрал? Сомневаюсь, что федералы.

Я подняла с пола книгу на тот случай, если Томас спросит, что же понадобилось мне в подвале. Книга была старой и не единожды читанной. Но как предлог сошла бы. Вот только Томас не спросил. Он молча закинул сумку на плечо и сказал:

– Ты ничего не видела и не слышала.

А я кивнула. Я и вправду ничего не видела. А что до слуха, то… мало ли голосов у ночной пустыни.

Лука в ярости был страшен.

Он не кричал. Он не грозился карами небесными и возможностями земными. Он просто стиснул кулаки, и как-то подумалось, что с него станется упокоить одним ударом быка. А люди, они куда более хрупкие. Даже безумцы.

Верхняя губа чуть приподнялась. А губы побелели. Глаза стали будто еще меньше. Мышцы шеи напряглись, и на них вздулись темные ручьи кровеносных жил.

– Нет, – сказала Милдред, коснувшись его руки. – И не думай даже. Я не уеду.

– Я не думал.

– Врешь.

Он все-таки выдохнул как-то обреченно, а потом сгреб Милдред и прижал к себе, будто она не человек, а плюшевый мишка.

– Бестолковая женщина.

– Будем честны, у нас ничего нет, – может, она и бестолковая, но дышать стало как-то легче, что ли. – Есть жертвы. Есть теория о том, как он их находит. Есть Николас Эшби, но нет ни одной внятной улики, которая бы связывала его с жертвами. А те, что имеются, уж очень косвенные.

– Он хочет тебя убить.

– Это было сразу понятно. – Не стоит стоять вот так, обнявшись, вцепившись друг в друга, посреди коридора. Кто-нибудь да увидит.

Уже увидел.

Слухи пойдут. А за слухами и докладные, ведь служебные романы не то чтобы запрещены, но не одобряются, поскольку личные отношения весьма сказываются на работе. И Милдред сама знает, что сказываются, что вместо того, чтобы думать об этой самой работе, частью которой она стала, она просто успокаивается.

– Еще когда он мне… тот первый подарок сделал.

Лука дышит в макушку. И дыхание его шевелит короткие волосы. Щекотно немного, особенно за левым ухом, но вместе с тем удивительно спокойно.

– Если я уеду, он спрячется. Заляжет на дно. И как знать, надолго ли? Год или два… десять… пятнадцать…

Лука словно из камня сделан. И в его объятиях надежно, словно в башне. Какой дурак сказал, что принцессам в башнях плохо? Напротив, там тихо и спокойно, и дракон охраняет.

Ее личный дракон смотрел с упреком. И от этого внезапно стало больно.

– Буря вытащила все это. – Милдред смотрела в глаза. Странно как. Она всегда избегала прямого взгляда, все казалось, что зацепит ненароком, повлияет… На Луку сложно повлиять.

– Пятнадцать лет никто и ничего не слышал, – если говорить, то в этом стоянии появляется смысл, кроме собственно самого стояния. – И вот буря, кости… будет ли новая?

Вздох.

Лука ведь прекрасно все сам понимает. И Милдред решается. Она касается губами жесткой щеки. Осторожно, точно опасаясь оставить слишком уж заметный след. И тоже вздыхает.

– У нас нет выбора.

– У меня.

– У нас. – Почему-то ей нравится думать о себе и о нем как о чем-то целом, неделимом. – Я уеду. И кто останется? Та девочка? Думаешь, она – лучший вариант?

Думает.

Он достаточно стар и циничен, чтобы не волноваться за всех окрестных девочек. И случись что с Уной, Лука, конечно, несколько огорчится, но… это другое.

– Прекрати, ты вовсе не такая дубина, какой пытаешься казаться. Да и знаешь, я попросила старые материалы. Я помню все, до единой буквы. Так мне казалось, но ощущения такие… неправильные. Надо будет найти тихое место…

– Эшби.

– Что?

– Он сам предложил. – Лука не спешил отпускать ее. И отстраняться тоже. И смотрел все еще с упреком, но мешать не станет.

Наверное, в этом его глобальное отличие от всех прочих мужчин, с которыми Милдред сталкивалась. Он не надеется изменить ее.

Не спешит запрещать. Руководить. Требовать.

Не пытается сделать ту идеальную женщину, которая самому же станет скучна. Правда, как долго это продлится, Милдред не знала. Но пока… почему бы и нет? Ей нужен будет кто-то, кто присмотрит за ней. Милдред не настолько самонадеянна, чтобы думать, будто справится сама.

– Если сам, тогда хорошо… и я хочу еще раз осмотреть дом.

И сад. И людей, чьи снимки остались в старом альбоме.

Лука наблюдал за тем, как из комнаты выносят цветы. Много. Красные, мать его, розы, которые заботливо поставили в воду.

Ублюдок хотел напугать? Сделать приятное? Или дразнил?

Милдред? Самого ли Луку, в очередной раз выставляя его идиотом? И в том была своя правда. Он шумно вздохнул. Отправить бы ее.

На Аляску, на край мира, за край гребаного мира, но подальше отсюда. Вот только характер у нее не тот, чтобы молча подчиниться. Уехать-то уедет, а потом вернется тишком, чтобы влететь в какое-нибудь дерьмо. А во-вторых, права она.

Ублюдок осторожен.

И допросы в Тампеске ничего не дали. Ни в билетных кассах, ни среди посредников. Лука и не надеялся, но все же…

Личности четырех девушек удалось установить, в том числе и той, которую выставили в кафе. Но скольких еще найдут? А скольких не найдут?

Об этом Лука старался не думать. Они не имеют права рисковать. Они…

– Позволите? – Откуда в коридоре появился Николас Эшби, Лука так и не понял, как не понял, почему появление это никого не удивило.

Будто так и надо. Будто…

Эшби вытащил розу на длинном стебле. Поднес к носу. Вдохнул аромат. И вернул цветок на место.

– Знаете, – сказал он, вытерев пальцы о штанину, – я всегда их ненавидел. Мне казалось, что отец любит розы куда сильнее, чем меня. Впрочем, так оно и было.

– Ваши?

– Нет. Мои… погибли. Существует легенда, что пока живы розы, живо и наше проклятие. Я, признаться, понадеялся на лучшее, но выходит, они уцелели. Однако здесь не лучшее место для беседы. Слишком… людно.

И действительно людно.

Парни в форме, правда, Эшби будто и не замечают. Может, и на самом деле не замечают? Иначе выдворили бы. Но кроме них и Джонни,