завыла, протяжно, тяжело, и голос ее поднимался к небесам, которые ответили мелким снегом. Сперва Лука даже решил, что это пепел сгоревшей мастерской, но нет, снег.

Жара и снег. Как вообще такое возможно?

– Ее девочка умерла, а ребенок выжил. Патриция так и не сумела смириться с его существованием. Она убила себя, кровью запечатав проклятие, и все, что смогла сделать айоха, – это лишь слегка изменить условия. Мы… мы можем жить, но лишь здесь, на Драконьем берегу. Мы можем любить, но эта любовь оборачивается болью и безумием для той, кого мы выбрали. Мы можем иметь детей и должны, ибо таковы Слово и обещание, вот только не способны испытывать к ним любви. Впрочем, про любовь к детям в проклятии ни слова, полагаю, это лишь естественное следствие всего остального. Они умерли в один день, Патриция и та женщина, из племени айоха, имя которой ничего не значило для белых людей. И похоронили их в одной могиле. Не потому, что предок мой страдал избыточным романтизмом. Скорее, имело место появление магической аномалии, трогать которую было себе дороже. Как бы там ни было, на могиле выросли розы. Точнее, подозреваю, их высадили, чтобы хоть как-то прикрыть могилу, а они выросли, прижились и изменились. Патриция очень любила розы.

Вой захлебнулся. А снег стал гуще.

– Они цвели круглый год. Почти круглый… и запах их менялся. Я помню, как тяжело и душно они воняли летом, от этой вони не спасало ни расстояние, ни запертые окна. Запах буквально сводил с ума. А вот весной ничего… вполне себе. Так вот, дело не только в запахе. Прикоснуться к этим розам может лишь тот, в ком есть кровь Эшби. Или его избранница.

Глава 12

В доме матушки пахло кукурузной кашей. И еще пирогами.

Светлое место. Светлые стены, полупрозрачные шторы, за которыми скрываются светлые же комнаты. Мебель она собственноручно перекрасила в белый после смерти отца. Выкинула старые паласы, потратив почти сотню долларов на новые. Сменила шторы. И обои.

– Здравствуй, дорогая. – Матушка не удивилась ни мне, ни Томасу. – Я уже и перестала надеяться, что ты ко мне заглянешь.

– Я… поживу пару дней? – Я указала на сумку, которую Томас отобрал и теперь держал так, будто это была его сумка.

– Конечно, милая. Твоя комната тебя ждет. Вы, молодой человек, останетесь на обед?

– Боюсь, я должен…

– Останетесь. – Матушка повернулась спиной. – Это в ваших же интересах. Тем более в городе достаточно федералов, чтобы ваше отсутствие на что-либо повлияло. В отличие от вашего присутствия.

Томас собирался возразить.

Это зря. Моя матушка, конечно, мила и прелестна, но терпеть не может возражений. Она не обернулась, но вскинула руку, призывая к молчанию.

– Я думаю, что наш разговор будет интересен вам не только как жителю этого милого городка. Признаться, я даже удивлена, что меня сочли настолько незначительной, что не удостоили и беседы… Но вы не станете совершать подобной ошибки?

Я потянула Томаса за рукав.

Может, конечно, ему потом и достанется, но я категорически не желаю оставаться наедине с мамой. То есть мне придется, Томас не может здесь жить, однако пару часов я выиграю.

Пара часов – это уже хорошо.

– Отнеси вещи наверх, Уна, и, будь добра, помоги мне. Только переоденься.

Вот… может, и вправду лучше к драконам? Им глубоко плевать, как я одета. Но я молча подхватила сумку. Моя комната… когда-то моей комнатой считалась старая кладовая, которую матушка отмыла. Она поклеила обои и всунула топчан, еще уместился стол, узкий, лишь тетрадь положить, но я была рада и этому углу. Нынешняя комната когда-то принадлежала Вихо. Давно.

И обои были другими, темно-зелеными. А сейчас лиловые, бледные и в цветочек. Лоскутное покрывало на постели прежним осталось. Как и салфетки на кофейном столике, перекочевавшем из гостиной.

Шкаф. В нем платья на плечиках. Целый ряд разноцветных платьев. Желтое, синее, зеленое. И красное есть, хотя матушка полагает красный слишком вызывающим. Впрочем, именно его я и взяла. Платье село отлично, будто… она и вправду ждала, что я вернусь?

А еще чего?

Что изменюсь? Оставлю драконов и брюки? Возьму шелковые чулки, которые ждали в нижнем ящике тумбы, и кружевные подвязки к ним? Расплету косу, выну из нее амулеты? Стану той идеальной дочерью, которой у нее никогда не было и которую она, возможно, заслуживала?

Я застегнула восемнадцать крохотных пуговиц на корсаже и пробежалась пальцами по каждой. Расправила юбку. И кружевной воротник. Потянула рукава, которые казались слишком уж тесными. Посмотрела на себя в зеркало.

Яркое.

И я… Наверное, иногда стоит надевать и платья. А вот косу трогать не буду. Во-первых, это долго, во-вторых, потом снова придется заплетать.

К платью нашлись и туфли на низком каблуке. И снова впору.

И я почти похожа на приличную девочку из хорошей семьи. К счастью, только почти. Руки я спрятала за спиной. Интересно, а Томас…

Неинтересно. Совершенно.

Он сидел на том самом кресле, которое обычно выбирал отец. И поставил точно так же, вполоборота к камину, чтобы видеть и дверь, и лестницу. Только пледа на коленях не хватало. И стакана с виски. Хотя нет, стакан имелся, на столике, но Томас к нему не прикоснулся.

Он ждал. И, увидев меня, поднялся. А я пожала плечами, стараясь показать, что вовсе не чувствую себя полной дурой, что платье – это платье. Матушкин каприз, а хорошие девочки из приличных семей всегда готовы исполнить матушкин каприз.

– Ты очень красивая. – Томас сел.

– Спасибо.

– Отлично. – Конечно, матушка не могла не почтить нас своим присутствием. – Уна, дорогая, будь любезна подать салат. Вы ведь любите картофельный салат? И мясо проверь. Я не так давно купила новую плиту…

Она говорила о плите и о погоде. О том, что снова грозятся поднять цены на бензин, а купонов в газетах почти не печатают. Что за бакалеей проще ездить в Ньюсвик, до которого всего-то час по старой дороге, но та стала совсем неровной и с этим пора что-то делать.

Она сунула мне в руки миску с горой салата. И заставила разложить салфетки.

Она притворялась столь гостеприимной, что у меня просто челюсти свело. И лишь сев за стол, сказала:

– Знаете, мне всегда казалось несправедливым, что он счел вас слишком слабым. Как по мне, вы были куда сильнее вашего брата, не говоря уже о Николасе.

Взлетела салфетка с вышитым краем, легла на матушкины колени.

– Дорогая, ты же позаботишься о госте?

Несомненно.

– Что вы…

– Когда-то меня держала клятва, но