через куклу, говорит Господь. Он проповедовал, что ненависть Бога к гомосексуалам порождает ураганы, торнадо и пожары – и, конечно же, СПИД.

– Что случилось? – спросила я Имоджен.

Она всегда казалась мне не тем человеком, который станет показывать свои эмоции и уж тем более плакать в моем присутствии. Она предпочитала меня не замечать, ведь для нее я была живым воплощением такого страшного сыновнего греха, как развод.

Выдержав театральную паузу, Имоджен подняла на меня полные скорби глаза.

– Я думала о нем, – сказала она, назвав имя своего треклятого сына. – Я думала о том, что он сейчас в аду.

«Что ж, вы правы», – подумала я. Он был злым, подлым человеком, и Имоджен об этом знала. Но я молча опустила глаза, потому что Эллисон заслуживала того, чтобы думать об отце только хорошее. Приехав домой, я решила занять свободное время готовкой и для начала почистила десятифунтовый мешок картошки. Я знала, что в мусорках моих ребят ждет целый рождественский пир, потому что перед праздниками работники «Крогер» и «Пигли Вигли», кажется, выбрасывали больше продуктов. В «Пигли Вигли» мне досталась огромная бесплатная индейка, стручковая фасоль и батат, из которого я могла на скорую руку приготовить запеканку. Все, что мне было нужно. В качестве десерта я решила приготовить чизкейк по победившему на кулинарном конкурсе рецепту из журнала, хотя вместо миксера мне пришлось воспользоваться венчиком. Чизкейк удался на славу! И все благодаря моему другу – водителю молоковоза. Я хотела, чтобы у ребят все было по высшему разряду.

На следующий день мы с Эллисон развезли еду ребятам, и выглядело это так, будто мы заезжаем к ним по пути на семейное торжество. Никто не предложил нам остаться и провести день вместе – ведь никто не знал, что я мечтаю об этом больше всего на свете! А напрашиваться к парням в гости казалось мне неправильным. Нам с Эллисон было некуда идти. Никто не хотел видеть нас за своим столом.

В новогоднюю ночь в гостинице «Арлингтон» всегда устраивали яркий праздник, и Сэнди, конечно же, хотела, чтобы я пришла потанцевать. Бонни терпеть не могла, как она выражалась, вечера самодеятельности и сказала, что с удовольствием присмотрит за Эллисон. Так что я могла пойти.

Я завила распущенные волосы и надела черное шелковое платье с бантом на спине. Когда я вошла в зал, Сэнди, увидев меня, одобряюще кивнула. Чтобы продемонстрировать ей наряд, я немного покружилась на месте.

– Ты похожа на бутылку шампанского, – сказала Сэнди.

– Что бы ни было у тебя в стакане – продолжай в том же духе, – ответила я. – Ты тоже очень даже ничего.

– Тебе нравится это старье? – спросила Сэнди, оглядев свое красное платье. – Но вообще-то я купила его совсем недавно.

– Так недавно, что еще не успела обрезать бирки?

– Да, и стоит оно как «мерседес», – ответила Сэнди.

Мы засмеялись, и я заметила, что моя подруга обводит зал глазами. Улыбнувшись официанту, она взяла у него с подноса два бокала шампанского. Как же мне этого недоставало! Всего, что сопровождает нашу дружбу. У меня больше не было времени, чтобы сплавляться с Сэнди на каноэ.

Сэнди показала рукой на два стула у маленького столика почти в центре зала.

– Как тебе такая точка старта? – спросила она.

– Прекрасно.

Мы сели за стол. Я очень скучала по нашим встречам.

– Новый год должен быть лучше, чем 1988-й, – сказала я.

– Видит бог, хуже уже некуда, – ответила Сэнди.

Я бы так не сказала.

– Как дела у Эллисон?

– Ей тяжело, – сказала я. – Она по нему ужасно скучает. Злится, что он ушел, и я злюсь вместе с ней. Вот только злимся мы по разным причинам.

– Как у вас с деньгами?

– Недавно наконец-то одобрили пособие, – сказала я. – Эллисон оно нужно позарез. Думаю, меня специально так долго держали в подвешенном состоянии: я ведь постоянно привожу в соцзащиту моих ребят.

– Твоих ребят?

– Я плотно занимаюсь… Я помогаю людям. Больным СПИДом.

Сэнди взглянула на меня с отвращением:

– Рути, я, может, не самая умная женщина, но и не дурочка. Я кое-что про тебя слышала, и каждый раз, когда мы встречаемся, ты пересказываешь мне шутку какого-нибудь парня. Какого-нибудь гея, короче. А потом вдруг замолкаешь, словно состоишь в каком-то тайном клубе.

– Мы принимаем в наши ряды новых членов.

– Нет уж, – сказала Сэнди. – Не знаю, что за шоры у тебя на глазах, раз ты считаешь, что никто не знает, чем ты занимаешься.

– Этим людям нужна помощь, – сказала я. – И они хорошие.

– Хорошая здесь ты, – возразила Сэнди. – И тебе нужно держаться от них подальше. От них одни беды. Я не могу спокойно открыть счет из Dillard’s, потому что боюсь, что конверт облизал какой-нибудь гомик.

– Сэнди, прошу, не говори так.

Она наклонилась ко мне и зашептала:

– А потом ты говоришь мне, что я должна пользоваться презервативами, потому что эти люди повсюду.

– А ты пользуешься?

– Да, – сказала она. – Когда у нас с мужчиной случается первый секс.

Сэнди допила свое шампанское.

– А если вы друг другу нравитесь и у вас…

– Если мы друг другу нравимся, достаточно и того, что я просила его надеть презерватив в наш первый раз.

– Сэнди, это просто бессмысленно, – сказала я. – Презерватив надо надевать каждый раз. При каждом половом акте.

– Ты сама себя слышишь? Половой акт – говоришь о людях, как о животных. Рути, из всех моих знакомых у тебя было меньше всего секса. А теперь из-за этих развратников ты вдруг превратилась в эксперта. Рути, тебе пора перестать с ними носиться. И точка!

Сэнди встала, чтобы взять еще шампанского с подноса у проходящего мимо официанта. На этот раз она взяла лишь один бокал и тут же сделала большой глоток. Сэнди посмотрела на меня, и на секунду я засомневалась, вернется ли моя лучшая подруга ко мне за столик. Она вернулась.

В тот вечер мы больше не касались этой темы. В полночь мы с Сэнди чокнулись бокалами с пьяными незнакомцами, которые предвкушали новые возможности в новом году. Мы затянули «Auld Lang Syne», а я поглядывала на свою подругу, которую знала столько лет, и понимала, что мне страшно ее потерять.

В первые минуты 1989 года у меня в голове крутились слова Сэнди. Не знаю, что за шоры у тебя на глазах, раз ты считаешь, что никто не знает, чем ты занимаешься. Думаю, шоры на меня надел Бог. Иначе я бы не смогла сделать ни шагу.

Отец Эллисон умер. Если откроется, чем я занимаюсь, никто не заберет у меня дочь. Бабушке с дедом она точно не нужна. И теперь я получаю пособие. Если меня решат уволить – пожалуйста. Я поняла, что мне нечего терять.

Кроме времени. Люди продолжали умирать. Я слишком долго молчала. Если бы я рассказала об этом в газетах и, возможно, в новостях по телевизору, то все бы узнали то, что известно мне. И все бы сказали: «Едем в Хот-Спрингс».

«Если я забью тревогу, – подумала я, – то подмога обязательно придет».

Часть вторая

Глава одиннадцатая

На юге Америки имя женщины может появиться в газете только в трех случаях: она родилась, вышла замуж или умерла. Если твое имя появляется в прессе по какому-то другому поводу, значит, что-то пошло не так. А если тебя показывают по телевизору, то еще хорошо, если это для того, чтобы люди могли помолиться за твое благополучное освобождение из лап похитителя.

Для февраля погода стояла довольно теплая, и журналисты с телеканала KARK-TV снимали меня на улице. Не люблю уточнять все заранее по телефону, поэтому просто приехала в Литл-Рок на телестанцию, и там согласились снять сюжет. Я рассказала все самое важное, но не о себе или своей деятельности, а о том, что по Арканзасу гуляет ВИЧ и что людям просто необходимо обладать основной информацией об этом вирусе.

Телевизионщики спорили, когда лучше показать этот фрагмент программы: утром или вечером. Я не стала вмешиваться в обсуждение.