тех пор, как она об этом попросила, прошло больше года, и столько всего изменилось. Курсы секретарей теперь казались детской мечтой, но Иоганна могла и остаться, как прежде, на этой кухне.

– Да, если не передумала, – повторила мать и вновь принялась, склонившись, чистить картошку. – Ты права. Мир меняется, и хорошо будет научиться чему-то новому.

Иоганна изумленно смотрела на мать. Хотела ли она теперь пойти на курсы? Несколько месяцев она о них и не вспоминала, и всё-таки да, ей этого хотелось, может быть, даже сильнее, чем тогда. Курсы означали новые возможности, новые занятия, может быть, даже новую надежду.

– Спасибо, мама.

Хедвиг, как всегда, молча кивнула, и Иоганна задумалась, чего матери стоило это признать. Мир действительно менялся, хотели они того или нет.

Глава двенадцатая

Биргит

Декабрь 1937

С тех пор, как Вернер уехал в Иннсбрук год назад, они с Биргит виделись ещё трижды, и все их слишком короткие свидания были волнующими и милыми – прогулка у реки, душная кофейня и разговор среди звона чашек. Биргит так и не набралась храбрости предложить ему познакомиться с её семьёй. Он больше об этом не просил, и она беспокоилась, что он передумал, хотя он исправно посылал ей раз в месяц довольно скучные, что уж там, письма об армейской жизни и походах. Биргит и этому была рада – лучше уж походы, чем оскорбления коммунистов и восхваления Гитлера. Ни того, ни другого в его письмах не было, и Биргит забыла об этих его словах, будто он никогда их не говорил.

В декабре Вернер наконец написал, что на неделю перед Рождеством приедет в Зальцбург и что хочет познакомиться с её родителями, особенно, подчеркнул он, с отцом. Сердце Биргит затрепетало. Конечно, это означало, что предложение руки и сердца не за горами. Так скоро, и всё-таки наконец-то.

И вот, когда этот вечер наступил и Вернер мог прийти в любой момент, Биргит вдруг разнервничалась так, что понемногу начала паниковать. Что, если он не понравится отцу? Что, если Вернеру не понравится её семья – мать могла быть ужасно неприветливой, а Иоганна уже несколько месяцев злилась. Сначала Биргит попыталась извиниться, что рассказала Францу о её неосторожно брошенных словах, но сестра не стала ничего слушать.

– В любом случае это уже неважно, – буркнула она. Биргит принялась объяснять, что у неё и мысли не было выставить Иоганну в плохом свете, но в глубине души почувствовала, что, может быть, и была, и ей стало ещё хуже. – Забудь. Дело прошлое.

Теперь сестра была очень занята. Записавшись на секретарские курсы, она все вечера проводила за кухонным столом, упражняясь в машинописи и стенографии, так что времени для разговоров не оставалось. Отец, со свойственной ему щедростью, приобрёл для неё подержанную печатную машинку. Это был жуткий чёрный зверь, и громкое щёлканье его клавиш сводило Биргит с ума. Иоганна училась прилежно, надеясь в июне, когда закончит курсы, получить должность секретаря – всё остальное её, кажется, не интересовало. Что касается Франца, то Биргит попыталась извиниться и перед ним, когда они остались одни в магазине, но он отреагировал так же сухо.

– Я всё понимаю, Биргит, не волнуйся, – ответил он и вновь занялся венскими настенными часами «Шонбергер», которые ремонтировал. За тот год, что он пробыл подмастерьем, он сделался настоящим специалистом – даже лучше, чем сама Биргит, что она с неохотой признала.

По крайней мере, родители удивились и обрадовались, когда она рассказала им о Вернере.

– Вот оно что! Я так и думал, тут что-то такое! – воскликнул отец, улыбаясь и грозя ей пальцем. – Уж очень у тебя загадочный вид! И кто же этот молодой человек?

– Он живёт в Эйгене и служит в альпийском подразделении Бундешира, – ответила Биргит, и игривая улыбка отца чуть дрогнула. В последние месяцы вся страна, казалось, звенела от напряжения; все пребывали в состоянии беспокойного ожидания, что будет дальше. Муссолини уже сообщил канцлеру Шушнигу, что Италия больше не будет защищать Австрию от потенциального вторжения Германии, хотя эти слова сильно противоречили его позиции в тридцать четвёртом году, когда итальянские войска сосредоточились на перевале Бреннер, чтобы защитить интересы австрийского правительства. Тем временем Гитлер становился всё ненасытнее; ходили разговоры, что ему необходимы австрийское железо и чехословацкий уголь, хотя он ещё не пытался подобраться ни к тому, ни к другому, но Германия продолжала бешеными темпами перевооружаться. Вермахт становился силой, с которой не только считались, но и боялись. И если Германия действительно собиралась вторгнуться в Австрию, возникал вопрос, станет ли австрийский Бундешир с его многочисленными сторонниками нацистов защищать границы страны, хотя он и был мобилизован как раз для этой цели.

Биргит успела разглядеть всё это в неуверенной улыбке отца, прежде чем он расправил плечи и бросил на неё бодро-весёлый взгляд:

– Превосходно! С нетерпением жду встречи с ним.

И вот в дверь постучали; Биргит забыла предупредить Вернера, чтобы зашёл не с главного, а с бокового входа, так что теперь ему пришлось проходить через тёмный магазин. Она нервно разгладила подол нового платья из тёмно-зелёного крепдешина, купленного в универмаге на прошлой неделе.

Мать была наверху, присматривала за едой; сегодня она приготовила тирольские клёцки с беконом и зальцбургерский нокерльн, сладкое суфле. Отец и Иоганна в гостиной накрывали стол, а Франц большую часть дня просидел в своей комнате наверху.

Биргит казалось, что, с тех пор как Лотта их покинула, вся их семья распалась на части и теперь все они, как шестерёнки часов, цепляли и задевали друг друга, вместо того чтобы работать в гармоничном единстве во имя ясной цели. Дружеские посиделки в гостиной несколько месяцев назад сошли на нет; без высокого сопрано Лотты семейные концерты никуда не годились, не стоило и пытаться. А теперь, когда Иоганна и Франц не разговаривали, вероятность вернуть этим посиделкам прежний уют вообще свелась к нулю. Теперь по вечерам Франц уходил в свою комнату, отец читал газеты, мать и Иоганна возились на кухне, Биргит читала или шила. Порой у неё возникало ощущение, что все они чего-то ждут, но чего?

Может быть, Вернера… И наконец он был здесь. Но что, мучилась вопросами Биргит, если всё пойдёт не так? Если он скажет что-то неуместное? Или это скажет кто-то из её семьи? Её трясло от волнения,