– Я это сделал! – Вернер взял под козырёк, заключил Биргит в объятия. Он был в униформе, и она подумала – лучше бы ему надеть что-нибудь другое. – Ты рада меня видеть?

– Конечно, – ответила она, и он поцеловал её в щёку.

– А так и не скажешь. – Он рассмеялся. – Волнуешься?

– Немножко. А ты?

– Вообще нет, – заявил он, сияя улыбкой. – Я только рад наконец с ними встретиться. Давно пора!

– Тогда пойдём наверх, – сказала Биргит и закрыла за ним дверь магазина. Вернер воспользовался этой возможностью, чтобы обнять её за талию.

– Вернер…

– Всего один поцелуйчик, – пробормотал он, и Биргит, рассмеявшись, обвила руками его шею, а он крепко поцеловал её в губы. Она чуть расслабилась в его объятиях, радуясь их теплу, силе его рук, его несомненных чувств. Всё будет хорошо. Всё должно быть хорошо.

Они поднялись по лестнице. Отец с широкой улыбкой вышел из гостиной, протянул руку Вернеру.

– Гутен абенд! Очень рад с вами познакомиться. – Он как следует потряс руку Вернера, а тот приподнял фуражку. – Хотел бы сказать, что много о вас слышал, но это, увы, не так.

– С нетерпением жду ваших вопросов, майн герр, – ответил Вернер, и отец покачал головой, всё так же улыбаясь.

– Зовите меня Манфред. А вот, познакомьтесь, моя прекрасная супруга, Хедвиг.

Мать вплыла в гостиную, солидная и дородная, в нарядном платье из потёртого коричневого бархата; поверх него был повязан фартук, волосы она, как обычно, стянула в тугой седеющий пучок. Вернер галантно ей поклонился.

Иоганна не сказала ни слова, только кивала, пока отец представлял их друг другу, а Франц вообще не спустился. Биргит вновь запаниковала – вдруг всё кончится катастрофой? Если бы только здесь была Лотта с её лёгким смехом, жизнерадостной болтовнёй, способной сгладить что угодно!

Вернер, впрочем, был не сильно смущён такой недружелюбностью. Пока они сидели в гостиной и потягивали сливовый бренди, он рассказывал о своём детстве – как рос в Эйгене, как с ранних лет посещал церковь Святого Эрхарда – при этих словах родители обменялись одобрительными взглядами. Спустя где-то четверть часа вниз спустился Франц в своём самом красивом жилете и извинился за опоздание. Он пожал Вернеру руку и вёл себя как прежде – смеялся, отпускал шуточки, пока Иоганна всё так же молча сидела, поджав губы. И всё-таки с его приходом Биргит стало чуть легче дышать. Когда все принялись за дымящиеся клёцки, она подумала – может быть, всё и впрямь будет в порядке.

И сначала так и было. Вернер расспрашивал Манфреда о магазине часов, а тот охотно рассказывал, что маленький магазинчик на Гетрайдегассе основал ещё его отец, что работа с такой загадочной материей, как время, кажется ему важной, да, да, он немного философ. Когда эта тема исчерпала себя, Вернер попытался заговорить с Иоганной и отреагировал на её угрюмое бурчание о секретарских курсах бурным восхищением. Он рассказал даже о том, как порой катался на лыжах в Тироле. Когда Вернер назвал Ладис, деревню, где выросла Хедвиг, очаровательной, мать раскраснелась от удовольствия.

А потом разговор с тревожной предсказуемостью перешёл к политике. Избежать этого было невозможно – каждый день публиковались сводки о новых законах Германии против евреев, перевооружении страны, пламенных речах Гитлера перед рейхстагом, а другие мировые лидеры заламывали руки и ждали. Только на той неделе в Мюнхене открылась новая нацистская выставка «Вечный еврей», и с разговора о ней всё и началось.

– Вы видели выставку? – простодушно поинтересовался Вернер, когда Хедвиг встала, чтобы убрать посуду.

– Нет, – чуть помолчав, ответил Манфред. Биргит почувствовала, что по комнате проносится холод, как ледяной туман, а Вернер, ничего не понимая, улыбался. – Она ведь в Мюнхене.

– Всего два часа на поезде. Совсем недалеко отсюда. Ближе, чем до Вены.

Биргит хотела сменить тему, но её опередил Франц.

– А вы видели? – спросил он резким и едва ли вежливым тоном. Вернер как будто ничего не заметил.

– Да, когда она только открылась. Несколько человек из моего подразделения пошли. – Вернер улыбнулся и пожал плечами. – Это было интересно, хотя и немного грубовато. Мы и без карикатур на евреев, держащих в одной руке кнуты, а в другой золотые монеты, знаем, что они контролируют банки, верно? – Он рассмеялся, но никто не улыбнулся в ответ. Живот Биргит свело. Она видела карикатуру, о которой говорил Вернер, в газете, и подумала, что это ужасно и глупо. Но наверняка Вернер именно это и имел в виду, даже если это прозвучало совсем по-другому. Он ведь не сказал ничего плохого, правда?

Отец ничего не ответил, лишь сказал Хедвиг, убиравшей его тарелку:

– Спасибо, милая. Как всегда, очень вкусно.

Тишина казалась чем-то ощутимым и хрупким. Любой вдох, любой стук пальцев по стеклу мог её разбить, а что было бы потом? Биргит поняла, что больше не вынесет.

– Ой, да кому интересна эта дурацкая выставка! – воскликнула она. – Все знают, что нацисты совершенно не смыслят в искусстве. Разве не в Мюнхене была «Великая выставка немецкого искусства»? – Она пронзительно рассмеялась. – А прямо через дорогу – выставка того, что они назвали дегенеративным искусством. Все пошли на вторую, а на первую не пришёл никто.

– Не удивлена, – сухо произнесла Иоганна. – Откуда ты об этом узнала, Биргит?

– Кажется, читала в газете. – На самом деле она услышала об этом от Ингрид, но, конечно, не стала бы рассказывать о ней ни своей семье, ни Вернеру. Она по-прежнему посещала собрания, но скрывала это от всех, даже от самой себя. Как будто одна Биргит писала письма Вернеру и с нетерпением ждала встреч с ним, а другая раз в месяц убегала в кофейню на Элизабет-Форштадт, чтобы слушать пламенные речи и тайком пробираться по городу, разбрасывая брошюры, провозглашающие скорый конец фашизма. Две эти Биргит никогда не должны были встретиться. Она бы этого не допустила.

– Ну, – сказал Вернер, когда пауза слишком затянулась, и оглядел всех, чуть нахмурившись, будто не мог понять причин их внезапной сдержанности, – в начале нового года эта выставка приедет в Вену, и может быть, тогда вы сможете её посетить.

– Уверен, – любезно ответил отец, – что она даёт очень много информации о взглядах национал-социалистов, особенно их отношении к евреям и другим лицам, которых они считают антисоциальными.

Вернер нахмурился сильнее.

– Ну да, – помолчав, ответил он. Биргит как могла вновь попыталась увести разговор в сторону.

– Давайте не будем говорить о политике. – Она натянула улыбку, её голос звенел от невыносимо фальшивой весёлости. – Это так скучно. Франц, может быть, ты сыграешь на…

– Мы не говорили о политике, – тихо ответил Франц, не сводя