такие талантливые. Я чувствую, что не получу степень, что у меня нет таких амбиций, таких способностей. Мне так стыдно.

Какое-то время отец молчал, смотрел на письмо на столе и хмурился. Наконец он сказал:

– Да нет, это я должен стыдиться. Боюсь, что я навязал тебе эти уроки, Лотта, из собственного тщеславия. – Он покачал головой и поднял глаза на Лотту, печально улыбаясь. – Кто мог подумать, что человек в моём возрасте может быть таким глупым?

– Нет, папа, ты вовсе не глупый! – воскликнула Лотта. – Надо было сразу тебе всё рассказать. Я просто боялась тебя разочаровать…

– Разочаровать меня? Это тебе не под силу, Лотта. – Он улыбнулся шире и раскрыл ей объятия. – Иди сюда и обними своего глупого старого папочку.

Лотта прижалась к нему, положила голову ему на плечо, вдохнула запах трубочного табака и питралона, лосьона после бритья, купленного у парикмахера, ощутила, каким отец стал худым и хрупким. Он потрепал её по спине, и она закрыла глаза.

– Я никогда не хотел заставлять тебя делать то, чего ты не хочешь, хашхен, – мягко сказал он. – Хочешь, ну её, эту учёбу?

– Да, папа, если можно. – Лотта осторожно выбралась из его объятий и отступила чуть в сторону. – Но есть ещё кое-что.

Какое-то время он внимательно смотрел на дочь, чуть склонив голову.

– Что-то ещё?

Ей не хотелось говорить об этом вот так – в кухне, в неподходящий момент, не подготовившись. Она представляла, что во всём признается в гостиной, когда семья соберётся вместе, и все ахнут, прижмут руки к груди, уставятся на неё в изумлённом восхищении. Лотта вновь устыдилась своих тщеславных фантазий – что за глупую сказку она придумала! Может, она потому так долго и откладывала объяснение, что в глубине души подозревала – таким оно быть не должно.

– И что же, Лотта? – ласково спросил Манфред. – Расскажи мне всё.

– Я… – Она смотрела ему в глаза, мучаясь надеждой и страхом. – Я чувствую в себе особое призвание, папа.

Манфред вновь устроился в кресле, и в его глазах Лотта увидела почти оскорбительную иронию. У маленькой Лотты – особое призвание? Даже ей самой эта мысль показалась нелепой.

– Ого, – сказал он. – И какое же?

– Я… я хочу посвятить себя Богу, – Лотта приподняла подбородок, посмотрела отцу в глаза. – Я хочу быть монахиней.

– Монахиней! – Манфред молча смотрел на неё, приоткрыв рот от удивления. Наконец у него вырвался добрый смех. – Когда ты так решила?

– Я уже долгое время об этом молюсь, – с достоинством ответила Лотта. – Я говорила с настоятельницей аббатства Ноннберг и отцом Иосифом. Он написал ей рекомендательное письмо.

– Понимаю. – Взгляд отца из иронично-ласкового стал грустным. – Значит, всё серьёзно.

– Да.

Он долго молчал, и Лотта ждала, взволнованная, напряжённая.

– Ноннберг – бенедектинский монастырь, – сказал он наконец. – Тебе придётся вести уединённую жизнь.

– Да.

– Мы с тобой не сможем видеться.

Лотта кивнула, закусила губу.

– Нет. Только изредка, в самом аббатстве. – Она не позволяла себе слишком много об этом думать, но сейчас, когда она смотрела на несчастное лицо отца, эта мысль поразила её с такой силой, что она едва сдержала стон.

– Ты точно этого хочешь? – тихо спросил он. – Ты уверена? Тебе кажется, это цель твоей жизни, голос Бога?

Лотта молчала, в голове сменяли друг друга обрывки воспоминаний: детство и Рождество, венок из еловых веток, лица родных, сияющие в пламени свеч. Прогулки вдоль Зальцаха, её рука в варежке, лежащая в большой руке отца. Вся семья, собравшаяся в гостиной, и гордое лицо матери, ставящей в центр стола «Прюгельторте». Пение под пианино, вновь прогулки по Зальцаху, залитая солнцем гостиная и томик Рильке или модный роман в руках. Все эти радости будут для неё потеряны навсегда.

– Да, папа, – тихо ответила она. – Я точно этого хочу.

На миг лицо Манфреда поникло, но он взял себя в руки, расправил узкие плечи.

– Что ж, если ты всё решила, – сказал он, – мне остаётся лишь тебя благословить.

Прежде чем она успела ответить, дверь открылась, послышались тяжёлые шаги матери, поднимавшейся по лестнице.

– Вы вернулись! – вскричал отец так радостно, будто Хедвиг и Иоганна проделали долгий путь – прошли через всю Арктику или через Альпы.

– Масло чуть не вдвое подорожало, – мрачно ответила Хедвиг.

– Ужас! – Отец с нарочитой театральностью прижал ладонь к груди. – Неужели вам пришлось купить маргарин?

Хедвиг взглянула на него так сурово, будто эти слова, даже сказанные в шутку, оскорбляли её до глубины души. Она, сама взбивавшая масло с восьми лет и до тех пор, пока не перебралась в Зальцбург, станет покупать такую дрянь?

– Разумеется, нет, – с достоинством ответила она, а он рассмеялся и поцеловал её в щёку.

Лотта наблюдала за этой сценой семейной жизни, такой же повседневной, как множество других сцен, с болью, о которой до того и не подозревала. Этого она тоже лишится – не только возможности видеть родителей, так любящих друг друга, но и права даже мечтать о такой же любви. Она никогда не узнает, что такое поцелуй в щёку, нежные объятия мужчины, его дразнящая улыбка и ответный смех… Она смотрела, как мать предсказуемо выворачивается из объятий отца, как её губы на миг расплываются в улыбке, – и внезапно тоска сменилась облегчением.

Все эти сложности, недомолвки, невысказанные разочарования и желания… Лотта видела, что чувство, связывающее её родителей, было намного глубже и серьёзнее, чем страсть, но всё же мать уклонялась от объятий, всё же улыбка отца на миг гасла. В её жизни такого не будет – и ничего страшного.

– Что за кислый вид? – спросила Хедвиг, хотя у неё самой был не лучше. Лотта кивнула и попыталась улыбнуться.

– Да так.

Мать сузила глаза, а Иоганна принялась разворачивать покупки.

– У Лотты новости! – объявил отец с присущей ему торжественностью. – Сегодня за ужином она нам расскажет.

Значит, ей всё же предстоит объяснение, которое она себе представляла. Теперь, когда отец об этом объявил, Лотта ощутила трепет волнения – или страха? Иоганна остановилась, обвела глазами Лотту и Манфреда, покачала головой.

– Что ты имеешь в виду?

– Лотта всё расскажет, – повторил отец и прижал палец к губам, будто сам старался не выболтать тайну. – А мне пора за работу.

Улыбнувшись младшей дочери, он поспешил вниз. Хедвиг и Иоганна выжидающе смотрели на Лотту.

– Что за новости? – наконец не выдержала мать, и в её голосе звучало явное подозрение.

– Папа сказал, что я сообщу за ужином.

Мать фыркнула, Иоганна вновь занялась покупками. Лотта удалилась в гостиную, её сердце неровно колотилось. Сегодня она всё сообщит семье. Сегодня это станет реальностью.

Она прижала ладонь к груди, вдохнула и