«Значит, больше никогда, – отстраненно подумала я. – Юрик не будет проситься ко мне за парту, и Митяй не станет на скучных уроках рисовать мой портрет. Хотя нет, почему же – станет. Митька обожает прописывать детали – изобразит мои шрамы во всех подробностях…»

Я проглотила слезы. Отвернулась от участливого, испуганного лица психолога. Поймала взгляд лечащего врача – он выглядел виноватым. Были, уверилась я, были в операционной студенты, не могло мне привидеться, и один из них напортачил. Но – опять же, цитирую бабушку: «У нас не Америка, ничего не докажешь».

Только и смогла, в бессильной ярости, пробормотать ему:

– Желаю… чтоб вашу дочку так же искромсали.

Доктор побледнел, отшатнулся. Завотделением взглянул укоризненно, но ничего мне не сказал. Завел хорошо поставленным баском пламенную речь на тему: мне грех жаловаться, врачи сделали все, что могли.

А я вдруг почувствовала совсем странное. Будто сама – с остервенением, с удовольствием – вонзаю, вкручиваю остро заточенный клинок в чужую плоть. Даже услышала пронзительный девчачий выкрик – и все оборвалось.

И так хорошо мне было, сладко – убивать. Хотя прежде над мышкой в мышеловке рыдала.

Странное продолжалось и дальше, уже дома.

Бабушка поначалу придерживалась твердой позиции: с тобой, внучка, ничего непоправимого не случилось, руки-ноги целы, продолжай жить как прежде. Едва вернулись из больницы домой, сразу приступили: английский, чтение высокохудожественной литературы, философские беседы. Плюс все мои обязанности по уборке, безо всяких поблажек. И пусть на душе у меня было абсолютно черно, а старуху хотелось придушить – роптать я не решилась.

– Ничего, ничего, – отворачивалась бабуленция от моего кислого лица. – Сама потом спасибо скажешь, что не дала тебе горем собственным упиваться.

Пару дней безжалостным надзирателем поднимала меня по утрам, совала Бонка, требовала пересказать очередную главу из Тургенева… Но на третий день я проснулась сама. В удивительное время: почти полдень. В первый момент испугалась: бабушка заболела, что ли? Прямо в пижаме (вопиющее нарушение наших домашних правил!) помчалась на кухню, увидела: все в порядке. Моя церберша, как всегда, опрятно одетая, причесанная и с прямой спиной, сидит над очередным талмудом.

– Доброе утро, – растерянно пробормотала я. – А почему ты меня не разбудила?

Скажи бабушка (как мамуля откровенно говорила иногда, когда мне совсем уж не хотелось идти в детский сад): «Пожалела!» – я бы бросилась ей на шею.

Однако старуха лишь метнула в меня неприязненный взгляд, буркнула:

– Разумный человек должен сам к знаниям стремиться. Просыпаться без понуканий.

– Раньше-то всегда понукала, – продолжала недоумевать я.

– Хорошо, – легко согласилась она. – Умывайся, завтракай и садись за английский.

Я, не спеша (уже привычно отворачиваясь от зеркала в ванной), почистила зубы. Завтракала еще медленнее. Прежде чем открыть противного Бонка, долго наблюдала за воробьиным сборищем на ближайшей к окну березе. От бабули – ни единого слова упрека, словно не замечает.

«Ох, всегда бы так!» – блаженно улыбнулась я.

Но чудеса продолжались и дальше. Когда, позанимавшись, я неохотно взялась за пылесос, бабуля (не отрывая головы от собственной мудреной книги) бросила:

– Оставь.

– Но у нас же правило: всегда по понедельникам… – начала я.

– И ты меня за это правило убить готова, – проницательно заметила она.

А я вдруг вспомнила сказку, которую мне мамочка когда-то рассказывала: пыль в определенный момент уходит из дома сама. Сначала сворачивается в клубки, они становятся плотнее, больше – а потом в открытое окно улетают на небо. И становятся облаками.

Поведать, что ли, бабушке? Не оценит.

Я подозрительно произнесла:

– Ты чего такая добрая сегодня?

Она отложила свой талмуд. Сняла с носа очки, аккуратно (точно в серединку!) разместила их в футляре. Молвила:

– Маша. Я подумала: ты уже взрослая. А я не могу быть вечно при тебе жандармом.

– Но дом тогда зарастет грязью, – предупредила я.

– Ничего. Сил, чтоб убрать в квартире, у меня пока хватит, – с достоинством откликнулась бабуля.

Я, конечно, тут же раскаялась. Безропотно занялась уборкой. Для себя решила: все ж не совершеннейший кремень моя бабуля. Дала слабину. В больнице, вон, Евангелие читала и сейчас благородно дает мне оклематься.

Однако отпуск мой оказался бессрочным. Дни шли, а бабушка больше ни разу не напомнила мне про многочисленные мои обязанности. Вызовусь чего полезного по собственной инициативе сделать – сухо кивнет. Валяюсь в постели с «Графиней де Монсоро» – тоже слова против не скажет. С чего вдруг либерализм – не признавалась, а я не понимала. Пока случайно не подслушала.

Режим дня я быстро перекроила на собственный лад: по ночам теперь смотрела телик и читала (не высокохудожественное, а исключительно для души), а потом отсыпалась до обеда. Но в тот день почему-то как подбросило – в семь утра. Повертелась в постели, посчитала овец – снова уснуть не выходит. И поплелась на кухню. Шагала босиком, тихонько – вдруг даже стоик-бабушка в такую рань спит?

Однако старуха моя уже сидела у обеденного стола. С телефонной трубкой в руках.

– Да, Галочка, – услышала я (Галочкой звали лучшую бабушкину подругу), – теперь я абсолютно уверена: связь между этими фактами несомненна.

Я мгновенно притормозила, вжалась в стену, навострила уши. Если бабка моя (доктор наук!) делает вывод – он явно выверенный. Жаль, коли речь пойдет о каком-нибудь скучнейшем открытии в области классической филологии.

Но нет.

– Я теперь в совершенном порядке, – продолжала бабушка. – Ни давления повышенного, ни мигрени. Все как рукой сняло – как только я приняла решение от нее отстать.

Пауза. Я осторожно выглянула из-за угла. Бабушка слушает собеседницу, одобрительно кивает. А потом продолжает свое:

– Да, Галя, согласна. Абсолютно иррационально. Нет у меня никаких этому объяснений. Но я действительно – физически чувствовала. Ее недовольство, внутренний протест. Зыркнет своими глазищами – мне сразу будто иголку в затылок втыкают, и боль нарастает, охватывает всю голову… А теперь все стало хорошо. Да, может быть, я малодушна. Ради собственного блага готова ребенка упустить. Но если бы ты знала, насколько ужасные были мигрени, – ты бы меня поняла.

«Вот это номер!» – внутренне возликовала я.

Бабушка тем временем продолжала откровенничать:

– Да, в больнице началось. А когда домой приехали – еще хуже стало… Нет, Галочка, не вижу я иного выхода, кроме того, как примириться. С проблемой такой, сама понимаешь, к врачу не пойдешь. Не к священникам же идти, не изгонять бесов! Мы ведь – современные, рациональные люди.