Но когда я совсем было впала в уныние – мои новые способности опять дали о себе знать.

Я нашла кошелек. Очень буднично – одиноко брела из школы, вдоль детской площадки и наступила на него. Присела на корточки: скромненькое, изрядно потертое портмоне. Помнится, в младших классах мы с подобными развлекались: привязывали к ним леску и затаивались за углом. А когда прохожий тянулся поднять находку, кошелек «убегал».

Однако сейчас никакой лески не было. Не было и прохожих. Мелькнула мысль о бомбе (Первая чеченская война еще не началась, однако разговоры о взрывных устройствах, замаскированных под игрушки и кошельки, уже ходили). Но с какой стати бомбы будут разбрасывать именно у нас во дворе? Нет, мне казалось (или просто хотелось?), что внутри окажутся исключительно деньги.

Я воровато оглянулась и сунула находку в портфель. Поспешно шагала домой и дрожала: вдруг сейчас нагонят? Хозяин, милиция? Или мошенники – которые меня же обвинят, что я украла их кошелек.

Но никто меня не остановил. Я захлопнула за собой дверь квартиры, бросилась в свою комнату и дрожащими руками растворила портмоне. В глазах зарябило. Не только рубли – еще и доллары! (По тем временам вещь редчайшая.) Я насчитала семьдесят четыре тысячи отечественными деньгами (зарплату моей бабушки за два месяца). И – главное! – целых восемьдесят четыре доллара. То есть еще без малого сто тысяч рублей!

В кошельке обнаружились также: фотография милой девочки лет четырех и стопочка одинаковых (явно принадлежавших хозяйке) визиток: «ИЧП «Вега», Елена Косоурова, главный бухгалтер». Я, тогда почти ребенок, была далека от бизнеса, но и то поняла: вряд ли столь крупная сумма денег принадлежала главному бухгалтеру лично. Скорее всего, женщина шла закупать партию товара, рассчитываться с кредиторами или давать взятку.

И другая Маша (та, что была симпатичной, милой, беззаботной девчонкой) наверняка сразу бы схватила телефон и позвонила Елене Косоуровой. Обрадовала бы женщину, что деньги нашлись. И, смущенно улыбаясь, приняла бы от благодарной растеряши какой-нибудь скромный подарок. Но Маша новая – одинокая и безжалостная в своем уродстве – разорвала визитки и фотографию ребенка на мелкие клочки. Мне плевать было на проблемы неведомой главной бухгалтерши. Хватало бед собственных.

Бабушка меня поучала: чужого брать нельзя. Хотя бы потому, что очень скоро потеряешь что-нибудь свое, куда более ценное.

Но спустя месяц в загаженном общественном туалете (мне приспичило срочно, не выбирала, куда бежать) я обнаружила кольцо с искрящимся прозрачным камнем. И тоже подняла. А на выходе столкнулась с заплаканной дамочкой. «Только здесь я могла потерять, только здесь!» – причитала она. Я успела услышать, что кольцо ей подарил муж и теперь точно убьет – и ускорила шаг. Тетка сама виновата – а как я поднимала вещицу за закрытой дверью в кабинке, никто не видел.

Судя по норковой шубе мадамы, а также ее неподдельному горю, камень в простой оправе явно был не цирконом. Но как узнать? В Москве тогда только появились ломбарды, на нашей улице тоже имелся, но работали там господа чрезвычайно прохиндейского вида. Заплатят копейки, да еще в милицию сообщат, что несовершеннолетняя драгоценность на продажу принесла. Привлечь бы к делу бабулю! Но ей я про свои находки не рассказала. Зачем? С нее станется: отнести чужие вещи в милицию, чтоб хозяина отыскали. Но даже если деньги из кошелька и кольцо останутся в семье – старуха наверняка согласится отложить на операцию только часть. А остальному найдет собственное применение. Очередной альбом по искусству купит или в Париж отправится – давно уже делилась мечтами, что хочет, прежде чем умереть, увидеть Лувр, Монмартр и Нотр-Дам.

Но с какой стати мне с ней делиться?

Я отправилась в историческую библиотеку. Читательские билеты туда выдавали только студентам, но тут уж бабушка (у нее был пропуск в профессорский зал) злоупотребила служебным положением. Что ей оставалось, когда я принялась жаловаться, будто готовлю для школьной конференции по истории доклад про жизнь и быт королевского двора эпохи Людовика XIV, а в школьной библиотеке по теме можно только «Двадцать лет спустя» Александра Дюма найти.

– Ты права, – воодушевилась старуха, – раз взялась, копать надо глубоко! Чтоб блеснуть знаниями! Тебе…

Замялась, смутилась.

– Знаю, бабуль, – отмахнулась я. – Мне, кроме знаний, больше теперь блеснуть нечем.

Впрочем, доклад я готовила спустя рукава – в школе все проглотят. В основном читала про ту часть жизни и быта придворных дам, что связана была с драгоценностями.

Я изучила основные характеристики бриллиантов (каратность, цвет, чистота и огранка) и в меру собственных скромных умений оценила свою находку. У меня получилось: минимум тысяча долларов! Для России в девяносто третьем году деньги просто феноменальные. Чьей, интересно, женой была та тетка в норковой шубе? И каким ветром занесло ее в общественный туалет неподалеку от Казанского вокзала?!

Будто кто-то, неведомый и всемогущий, вел нас в тот день – навстречу друг другу. Я обычно сиднем сижу в своем академическом Беляеве и его окрестностях, а на Каланчевку отправилась – вдумайтесь! – потому что услышала от одноклассников: есть там укромное местечко, вдоль насыпи, где можно в полном одиночестве любоваться на поезда. И хотя прежде меня никогда не интересовала романтика железных дорог, стук колес и запашок мазута, внезапно сорвалась и поехала. А когда уже шла обратно, к метро – вдруг прихватило живот, и очень кстати обнаружился на пути грязный общественный туалетик. Публика там, кстати, оказалась та еще – цыганки, таджички, проститутки, алкашки. Из приличных – явно только двое. Та самая женщина в норковой шубе и я. Кто привел нас друг к другу? Я не знала ответа. Но всеми фибрами души алкала: чтобы цепь счастливых совпадений продолжилась.

А пока что спрятала кошелек с деньгами и кольцо с бриллиантом на дне своего шкафа. На пластическую операцию в хорошей клинике – по ценам тех лет! – мне уже почти хватало. Вопрос теперь был в другом: как все объяснить бабушке? Коммерческая медицина, конечно, не столь строга в сравнении с государственной, но оперировать несовершеннолетнюю без согласия опекуна все равно не станут. И если даже уговорю, умолю, подкуплю, – бабка ведь меня разыскивать кинется. Когда я ночевать не явлюсь – а оставаться в больнице нужно минимум три дня после пластики. Мне ж не банальная круговая подтяжка требовалась, а серьезная реконструктивная хирургия.

«Вот мама бы меня поняла, – грустила я. – Да что поняла! Она б сама, когда увидела, как я страдаю, кого-нибудь ограбила. Только чтоб сделать любимую дочь счастливой!»

Но бабка, казалось мне, даже рада, что я теперь навсегда лишена личной жизни, влюбленностей, свиданий с мальчиками. А мне так хотелось – не безупречной вежливости и не холодной отстраненности, а теплых, нежных, заботливых отношений. Чтоб хоть кто-то по голове погладил, черт побери! Я даже купила себе на оптовом рынке смешного, с синей шерстью и грустными глазами, плюшевого зайца. Брала его с собой в постель, обнимала – и становилось легче.