испускаю бессознательно сдерживаемый вдох. Доктор Гомес говорит именно теми фразами, которые я просила его использовать и избегает упоминать наиболее очевидные причины моего стресса. Он не говорит того, о чем думают все остальные: что быть замужем за Черчиллем – это невероятный вызов. Только Нелли говорит вслух, что мне надо на время разъехаться с Уинстоном. Всего на несколько недель, думаю я, и тогда я смогу выдержать любой шторм, который раздует Уинстон.

– Я не понимал этого, доктор Гомес, – голос Уинстона лишен обычной бравады. Впервые я чувствую, что он действительно понимает.

– Ей надо некоторое время побыть вне дома. Только тогда она отдохнет так, как ей требуется.

– Конечно, доктор Гомес. Все, что нужно для выздоровления моей жены, она получит.

– Великолепно. Тогда я уверен в полном выздоровлении.

Доктор Гомес откланивается, и Уинстон неторопливо подходит к моей постели, волоча за собой кресло. Втиснувшись в эту изящную конструкцию, он тянется к моей руке.

– Ох, Котик, я так виноват.

– Дорогой мой Мопс, в чем ты виноват? Это же я бросаю тебя и детей на произвол судьбы, – поездки, которые я предпринимала в прошлом, были короткими. Это будет совсем другое путешествие.

– Боюсь, что это я так загнал тебя своими требованиями.

А, думаю я, он все же понимает. И при этом никогда не снижал своих запросов. Я крепко сжимаю его руки, но не отвечаю. Хотя я и не хочу признаваться в том, что он причина моего истощения, я не стану нагло лгать, отвергая его признание. Оно слишком тяжело мне досталось.

– Я присмотрю за детьми и окончательной отделкой дома на Сассекс-сквер. Ты занимайся только своим отдыхом, – говорит он.

Хотя я и ценю его инициативу, на самом деле трое детей большую часть времени будут в школе. Рэндольф определен в закрытую подготовительную школу в Сэндройде на несколько лет, а Диана с Сарой посещают среднюю школу в Ноттинг-хилл, и я очень хочу, чтобы они получили там широкое образование как я в Беркхэмстеде. Меня беспокоит Мэриголд, которой всего два года. Она легко простужается и подхватывает болезни, ее воспитывает наша новая няня, за которой надо будет присматривать.

– Даже за Дакадилли? – спрашиваю я, называя ее домашним прозвищем.

– Особенно за Дакадилли, – отвечает он с легкой улыбкой. – Мне нужно, чтобы рядом со мной был здоровый Котик. Чтобы ты была готова к надвигающимся политическим схваткам. Не говоря уже о том, что мне будет нужен твой совет, поскольку я принимаю новый пост министра по делам колоний.

Я улыбаюсь в ответ, но улыбка моя натянута. От меня не ускользнуло, что, желая мне выздоровления, он в то же время напоминает мне о моем долге. Перед ним.

Верно ли я поступила, присоединившись к Уинстону в Египте?

Почти два месяца я провела в отелях на побережье Франции в компании единственной горничной, Бесси. Это успокоило мои нервы и разум и под конец, глядя в зеркало, я начала видеть не ту вымотанную, с серой кожей особу, в которую я превратилась, а здоровую тридцатишестилетнюю женщину с явно живым взглядом. Хотелось бы верить, что деньги, которые мы наскребли на этот отдых, были потрачены не зря.

Я переживала, что будет, когда мои спокойные дни окончатся, после того как получила от Уинстона письмо с просьбой присоединиться к нему в Каире на конференцию по Ближнему Востоку, где будут обсуждаться вопросы, важные для интересов Британии в этом регионе, а также решены послевоенные политические вопросы. Некоторое время я не отвечала, просто обдумывала приглашение. Когда я сочла, что достаточно окрепла, чтобы отправиться в путь, я составила план поездки в Египет. Жажда солнца и любопытство по поводу пирамид были слишком велики, а Уинстон пообещал долгий отдых. К тому же все будет за счет правительства, и потому финансовый груз оставшегося срока моего «лечения» не ляжет на наши плечи.

Он был ласков со мной с того момента, как мы поселились в роскошном отеле «Мена Хаус», где расположилась британская делегация. Пока готовили наши комнаты и распаковывали наши вещи, мы пили чай на веранде. Сквозь листья пальм, окружавших этот пышный отель, этот зеленый оазис в бескрайней пустыне, нам открывался эффектный вид на пирамиду Хеопса.

– Мопсу не хватало Котика, – тихо сказал Уинстон после того, как мы уделили должное внимание знаменитому строению. – И ее котятам тоже.

– А Котику не хватало Мопса, – ответила я, легонько поглаживая его по руке, – и котят тоже, – добавила я, хотя, произнося эти слова, поняла, как мало на самом деле думала о детях за эти два месяца, разве что ежедневно писала им письма. Даже Мэриголд мало занимала мои мысли. Что со мной не так? Или я бессознательно избегала мыслей о них из-за причиняемых ими беспокойств? Разве не должна мать постоянно думать о детях, будучи в разлуке с ними?

– Я обещаю, что эта поездка будет таким отдыхом, о котором говорил доктор Гомес, – сказал он, крепко держа мои руки, словно заключая соглашение. Я не знала, верить ли его обещанию. В прошлом он много раз клялся, что снизит свои требования ко мне и не будет срываться на мне, когда мои нервы сдавали так, что даже он замечал. Но он ни разу не сдержал своих обещаний.

Однако, как он и сказал, следующие дни не принесли ничего, кроме замечательных ужинов с политиками и археологами, и легкого тенниса с женами чиновников посольства. Уинстон просил лишь моего присутствия, но не помощи, и я с удовольствием встречалась со знаменитым полковником Т. Э. Лоуренсом[52], о котором столько слышала. Уинстон впервые представил мне Лоуренса, когда мы поехали посмотреть Сахару, и я не смогла поверить, что этот немногословный невысокий человек был тем самым харизматичным лидером, удержавшим арабов от объединения с немецкими войсками во время войны. Но во время нашего путешествия застенчивость слетела с него, и я увидела его глубокую связь с арабским народом и его отважную убежденность. Никто из нас не таков, каким кажется с первого взгляда, напомнила я себе. В конце концов, никто не видит, что мои нервы напряжены почти до предела за моей собственной невозмутимой внешностью.

После стольких лет под бременем мелочей рутинной жизни я начала снова чувствовать легкость и часть чего-то, что больше меня и моих собственных тревог. Поездка в Гизу усилила это ощущение, думаю я, щурясь на знаменитые египетские монументы песочного цвета – невозможно поверить, что они настоящие. Конечно, я видела картинки с Большим сфинксом Гизы и пирамидой Хеопса в школе и в газетах. Но