— Смею ли напомнить, — продолжал я пронзительно, — что два часа назад вы пожелали мне хорошо провести вечер, и я у вас на глазах вышел за дверь и скрылся на улице. Вы что, решили, что я уже не вернусь? Что я переночую в парке, а за вещами зайду утром? Или вся штука в том, что вы вообще думать не способны? Пожалуйста, дайте ответ, меня это очень интересует.

Хозяин съежился под ливнем моих упреков. Он всплескивал руками и бормотал оправдания. Он готов был подать чай и сэндвичи, высушить и выгладить мою промокшую одежду, проводить меня в номер и лично включить обогреватель. Он только что не пал мне в ноги и не молил не пронзать его саблей. Он просто умолял позволить принести мне в номер что-нибудь горячительное.

— Я хочу одного: пройти в свой номер и считать минуты до светлого мига, когда я выберусь из этой долбаной помойки, — возопил я, возможно, несколько театрально, но от всей души, и большими шагами взлетел по лестнице на первый этаж и углубился в коридор. Только тогда я сообразил, что понятия не имею, который номер — мой. На ключе номера не было.

Я вернулся в холл, ставший еще более сумрачным, и просунул голову в подвальную дверь.

— Простите, — произнес я очень скромно, — не могли бы вы сказать, в каком номере я живу?

— Номер 27, сэр, — ответил голос из темноты. Я постоял минуту.

— Благодарю вас, — сказал я.

— Все в порядке, сэр, — ответил голос. — Доброй вам ночи.

Я нахмурился и прочистил горло.

— Благодарю вас, — повторил я и удалился в свой номер, где и провел ночь без дальнейших происшествий.

Наутро я показался в залитой солнцем столовой и увидел, что, как я и опасался, хозяин уже ждет. Теперь, когда я высох, согрелся и хорошо выспался, мне было ужасно стыдно за вчерашний взрыв.

— Доброе утро, сэр, — жизнерадостно сказал он как ни в чем не бывало и проводил меня к столику у окна с отличным видом на море. — Хорошо ли спалось, сэр?

Я опешил от такого дружелюбия.

— Да, хорошо, даже очень.

— Вот и хорошо! Превосходно! Соки и каши на тележке. Прошу вас, берите сами. Не подать ли вам полный английский завтрак, сэр?

Это неумеренное добродушие окончательно меня добило. Я уткнул подбородок в кулак и смущенно выдавил:

— Послушайте, я очень извиняюсь за все, что наговорил вчера вечером. Я был немножко не в себе.

— Ничего-ничего, сэр!

— Нет, правда, мне, гм, очень жаль. Даже стыдно, признаться.

— Считайте, что все забыто, сэр. Так что — полный английский завтрак?

— Да, пожалуйста.

— Очень хорошо, сэр!

Никогда еще меня не обслуживали так внимательно и доброжелательно, и никогда я не чувствовал себя таким червяком. Он без промедления подал мне завтрак, болтая о погоде и о том, какой она обещает замечательный денек. Я не мог понять, отчего он так снисходителен. Только со временем до меня дошло, какое я, должно быть, являл собой странное зрелище: мужчина средних лет с рюкзаком, заехавший в такой городок, как Уэстон, не в сезон, без видимых причин, устроившийся в их отеле и поднявший страшный скандал из-за пустякового неудобства. Должно быть, хозяин принял меня за психа, возможно, сбежавшего из сумасшедшего дома, и посчитал, что спокойнее будет обращаться со мной помягче. Или так, или он просто был необыкновенно приятным человеком. В любом случае, шлю ему свой привет.

В утреннем свете Уэстон выглядел удивительно милым. Островок Флэт-Холм в заливе купался в чистом прозрачном воздухе, а за ним, в двенадцати милях через залив, поднимались зеленые холмы Уэльса. Даже отели, которыми я пренебрег вечером, выглядели вдвое привлекательнее.

Я пошел на вокзал и поездом уехал в Чепстоу, а оттуда автобусом в Монмут. Долина реки Уай осталась столь же прекрасной, какой запомнилась мне много лет назад. Темные леса, извилистая река, одинокие белые домики ферм высоко на крутых склонах — зато деревни между ними были основательно лишены очарования, непривлекательны и, кажется, большей частью состояли из заправочных станций, пабов с большими площадками стоянок и сувенирных лавок. Я искал аббатство Тинтерн, прославленное, конечно, известным стихотворением Вордсворта, и найдя, с разочарованием обнаружил, что стоит оно не в чистом поле, как мне помнилось, а на краю непримечательной деревушки.

Зато Монмут — приятный, красивый городок с крутой Хай-стрит и впечатляющей ратушей. Перед ней стоит памятник Чарльзу Стюарту Роллсу, сыну лорда и леди Ллангатток, «пионеру воздухоплавания, автомобилизма и авиации, погибшему при крушении в Борнмуте в июле 1910 года», как гласит надпись. Он изображен с моделью одного из первых бипланов в руках и напоминает Кинг-Конга, отмахивающегося от атакующего его самолета. Что связывает Роллса с этими местами, не сказано. В витрине книжного магазина на Черч-стрит была выставлена моя книга, так что магазин этот, бесспорно, заслуживает упоминания.

Я задумал еще походить пешком, пока держится погода, и не стал откладывать. Купил пирог в булочной и съел его на ходу, разыскивая дорогу к реке. На прибрежную тропинку я вышел у красивого каменного моста и двинулся по ней на север по валлийскому берегу. Первые сорок минут меня сопровождал непрестанный рокот машин с автострады А40, но от места с названием Голдсмит-Вуд река резко отвернула от дороги, и я вдруг очутился в другом, более спокойном мире. Надо мной возились в ветвях и чирикали птицы, и маленькие невидимые существа плюхались в реку, вспугнутые моими шагами. Река лениво серебрилась, ее окаймляли холмы в осенней раскраске, и я был совсем один среди этой красоты. Через пару миль я остановился, чтобы свериться с картой, и увидел отмеченное на соседнем холме место под названием «Пещера короля Артура». Пройти мимо я, конечно, не мог. Я полез на склон, заглядывая во все подходящие впадины. Примерно час проползав между валунами и буреломом, я, к своему легкому удивлению, нашел пещеру. Ничего особенного, просто неглубокая комнатка, выдолбленная природой в известняковой скале, но мне было приятно сознавать, что за много лет я здесь — первый посетитель. Во всяком случае там не было обычных следов туристов: надписей и забытых консервных банок, а потому она может считаться уникальной достопримечательностью Британии, если не всего мира.

Время поджимало, и я решил срезать напрямик через леса на холмах, не учтя при этом того обстоятельства, что находился я на верхней из весьма плотной полосы горизонталей. В результате минуту спустя я двигался вниз по практически отвесному склону, совершенно не владея собой, огромными прыжками перемахивая от дерева к дереву, раскинув руки в стиле, странно напоминающем Джорджа Чакириса в «Вестсайдской истории», с той разницей, что здесь был Уэльс, и Джордж Чакирис не наделал бы в штаны от ужаса, прежде чем, пройдясь колесом и завершив этот трюк эпохальным скольжением на брюхе по 80-ярдовой осыпи, затормозить на самом краю головокружительной пропасти, на дне которой, в 100 футах подо мной, ярко блестел Уай. Я обвел взглядом свое бессильно простертое тело и обнаружил, что носок левой ноги зацепился за молодое деревце. Не будь здесь этого деревца, не было бы и меня.