он только хотел угостить вином пришельцев. У Ваньки не было двух передних зубов, и мирное саамское «вине» превратилось в немецкое ругательство. Нас ежедневно водили на работы, чтобы не казался сладким тюремный хлеб; всех, кроме турка, за тем уже числилось две попытки к побегу. Всё изменилось резко, на третьем году пребывания нас в неволе; в замке появился новый дознаватель из Берлина, говорят, что он из бывших юнкеров, к нам в подземелье он спустился на второй день своего пребывания. В Берлине ему поставили задачу, как можно больше освободить помещений для содержания несогласных с проводимой политикой в Пруссии. Опять, противно скрипели виселицы во внутреннем дворе замка, ночью раздавались крики казнённых. Мы боялись каждого вызова на допрос, в любой момент этот вызов мог оказаться последним. Сначала вызвали меня. Я, по привычке, начал сканировать незнакомца, но нарвался на такой блок!

– Не балуй!

Я раскрыл от удивления рот: фраза была произнесена на чистом венетском языке. Дознаватель воспользовался моей растерянностью, и я почувствовал знакомое покалывание в моей голове. У этого немца были таланты моего друга Самара. Он не допрашивал меня, он читал мои мысли, как надоевший, набивший оскомину роман. Это продолжалось не более пяти минут, потом конвоиры опять отвели меня в сырую комнату. На выходе из помещения, дознаватель спросил:

– А, правда, что вы работали легатом в Ватикане?

И, не дождавшись ответа, махнул рукой:

– А, всё равно!

Это было произнесено на венетском так, как будто мы давно приговорены, и меня поведут от дознавателя, прямо на эшафот. Но, нет, пронесло! Потом, по одному, вызвали остальных; и нас, как по взмаху волшебной палочки, стражники выперли за ворота замка. Всех, за исключением турка. Мы сбились в кучу, и не знали, что нам дальше делать. Полученная нами свобода, казалась такой несуразной, я всё озирался, ожидая выстрелов в спину. Спрашивается: зачем нас держали в этих катакомбах три года? Чтобы, вот так вот, просто отпустить, посчитав, что мы не стоим съеденного пайка. Ванька заплакал, что-то начал лопотать на саамском, но мне было не до него, я пытался вспомнить дорогу в родную деревню, главное не ошибиться, чтобы опять, ненароком, не

забрести в женский монастырь. Первым исчез Чех, он ушёл, не с кем не попрощавшись, потом улизнули словенцы, после какого-то фантастического танца, сопровождающегося выкриками. Ванька, с тоской смотрел в сторону моря, его привезли на военном паруснике. У него была единственная возможность попасть домой – договориться с капитаном какого-нибудь судна, идущего в сторону Финляндии. Ванька толкнул меня, заикаясь и показывая пальцем за мою спину.

– Дождался, наконец, немецкой благодарности. Стреляйте, почему вы медлите?

Я закрыл глаза, в ожидании выстрела. Кто-то теребил рукав моей сорочки.

– Блин! Маринка! Ты как здесь? Откуда?

Я понял, почему заикался саам, когда я впервые увидел возникновение подруги в воздухе, то сам долго не мог говорить. Маринка что-то спросила у Ваньки. Тот запрыгал от радости, услышав родную речь. Залопотал что-то на своём. Маринка кивнула головой, и они пропали оба. Я знал, что пропажа подруги – это не на долго.

***

Маринка сказала, что у неё есть пара часов, теперь она у меня будет чаще, плохо, что ящеры наложили запрет для Офелии и моего сына на покидание островов Новой Зеландии. Маринка, коротко, успела описать, всё то, что произошло перед нашим прибытием в Италию.

– Я в последнее время жила, как на иголках. В племени, где жили мы семьёй, погибли все мужчины, в одну ночь. Их вырезало соседнее племя – чероки, поддавшись убеждениям колдуна, что красный цвет луны грозит болезнями и гибелью всему племени, и в этом виноваты соседнее племя Дакота. Мы были хорошими соседями, у нас среди чероки было столько друзей. Мой сын остался жив – это дело случая. Мне ничего не осталось делать, я забрала сына с собой, я хотела дождаться вашего прибытия в Италии, у тебя в доме.

С твоей женой мы поладили, когда я ей объяснила, кто такая (благо, что она не видела, как мы с сыном появились в доме). Я успела раньше убрать всех жильцов в Зеландию, не дожидаясь, когда появятся судебные исполнители. Я не ожидала, что они найдут меня и там, по моим следам во времени. Обязательно, кто-то что-то видел – из рыбаков, из матросов, и просто, обывателей; гронги просчитали мой путь по возникшим аномалиям. Мне зачитали приговор, по решению суда, мне запрещено было перемещаться за пределы островов, на три года, включая между временные перемещения.

– Как часто мы позволяем показывать фокусы, с вторжением в нашу жизнь. К сожалению, фокусники не всегда доброжелательны.

Я принёс соболезнование Марине – гибель мужа, это была больная тема для неё. Я спросил, а что она знает про остальных наших?

– Про Смереку и Самара – ничего, электронщиков они забрали к себе, заставив их отрабатывать по восстановлению чудовищ, испорченных нами. Отец Себастьян – глава нашего ордена, они уничтожили его, а сам орден распущен, и вся документация сожжена. Так что, по окончании срока, можешь считать себя свободным от всех обязательств. И всё прошло тихо: ни папа римский, не президент Америки, ни один из руководителей не выступил в защиту ордена инквизиции. Гронги предупредили строго-настрого, что не потерпят появления структуры, подобной ордену инквизиции. Все промолчали. Значит правители мира знали о существовании людей-ящеров, а от нас это скрывается. Им не выгодно, чтобы народ знал, про вассальное положение людей. Марина оборвала диалог на полфразы, время вышло, и я остался один перед стенами замка. Не догадался сразу, чтобы меня Марина перенесла поближе к деревне. Теперь шагай туда, не знаю куда, ищи еду, жильё, ведь впереди ещё семь лет до конца исполнения приговора суда ящеров. Мне, как нищему бросали остатки пищи с проезжающих мимо экипажей и телег, я и этому был рад. Только на четвёртые сутки, вышел я к родному селу. Нашёл пустующий домик в лесу, раньше он принадлежал знахарю. Никого из родных не осталось у травника, говорят странный он был, всем рассказывал сказки про будущее: и везде то, он успел побывать – и в Риме, и в Иерусалиме. Люди не верили ему, считали травника блаженным, хотя лекарем он был хорошим. Блин! Всё не слава богу у этих гронгов, их приблизительная отправка меня домой, была с ошибкой в семьдесят лет. Пришлось два месяца отрабатывать в кирхе, чтобы пастор восстановил мои документы по церковным записям моего рождения. Мне ещё повезло, через три дня в Пруссии сменилась власть, в Кёнигсберг вошли