Я перевела, но Сеиварден не обратила внимания и продолжала, будто никто из нас не произнес ни слова:

— В конце концов мы зашли на крошечную пограничную базу. Вы знаете такие: управляющий — либо в опале, либо быстро сделавшее карьеру ничтожество; назойливый инспектор-контролер, который строит из себя тирана в доках, и полдюжины сотрудников службы безопасности, для которых самый серьезный вызов — выставить юнцов из чайного магазина.

Я-то думал, что у капитана «Милосердия» кошмарный акцент, но на базе я вообще никого не мог понять. ИИ базы вынужден был мне переводить, но мои имплантаты не работали. Слишком устарели. Поэтому мне пришлось говорить, используя настенные пульты управления. — (Что делало любой разговор чрезвычайно трудным.) — И даже когда объясняла База, то, что говорили люди, было лишено смысла.

Они поселили меня в комнату с койкой, в которой едва хватало места, чтобы встать. Да, они знали с моих слов, кто я, но у них не было сведений о моем финансовом положении, и могли пройти недели, пока они поступят. А может, и больше. А пока я получал еду и кров, гарантированные любому радчааи. Если, разумеется, нё пожелаю вновь пройти испытания, чтобы получить новое назначение. У них не было данных о результатах моих испытаний, а если бы и были, они, безусловно, устарели бы. Устарели, — повторила она с горечью.

— А ты был у врача? — спросила Стриган. По лицу Сеиварден я догадалась, что в конце концов заставило ее уйти из пространства Радча. Вероятно, она показалась врачу, который предпочел выждать и понаблюдать. Дело было не в телесных повреждениях — какое бы «Милосердие» ее ни подобрало, корабельный медик вполне справился бы с ними, — но психологические или эмоциональные травмы могли излечиться сами собой, а если этого не произошло, врачу нужны были данные испытаний, чтобы действовать эффективно.

— Они сказали, что я могу направить сообщение с просьбой о помощи главе моего клана. Но они не знали, кто это. — Сеиварден явно не желала говорить о враче с базы.

— Главе клана? — спросила Стриган.

— Главе ее семейства, — объяснила я. — В переводе звучит очень впечатляюще, но на деле это так, только если твой клан очень богат или уважаем.

— А ее клан?

— Был и тем и другим.

Это не ускользнуло от внимания Стриган.

— Был.

Сеиварден продолжила, словно мы и не вмешивались:

— Но как оказалось, Вендааи исчезли. Мой клан исчез. Всё: и активы, и контракты — совершенно всё поглотил Гейр!

Тогда, лет пятьсот назад, это поразило всех. Два клана, Гейр и Вендааи, ненавидели друг друга. Глава клана Гейр злонамеренно использовал в своих интересах игорные долги Вендааи и некоторые безрассудные контракты.

— А что сейчас? — спросила я Сеиварден.

Она не обратила внимания на мой вопрос.

— Все исчезло. А то, что осталось, было почти в порядке. Но оттенки отличались, все слегка изменилось. Люди говорили, и я не понимал ни слова либо узнавал слова, но не мог понять высказываний. Все казалось каким-то ненастоящим.

Возможно, это и был ответ на мой вопрос.

— Как ты отнеслась к людям-солдатам?

Сеиварден нахмурилась и впервые с того времени, как проснулась, посмотрела прямо на меня. Я пожалела о том, что задала этот вопрос. На самом деле я хотела узнать другое. Что ты подумала, когда услышала об Айми? Но возможно, она об этом не слышала. Или, если слышала, это могло оказаться для нее непостижимым. Кто-нибудь подходил к тебе, нашептывая про восстановление законного порядка вещей? Наверное, нет, учитывая обстоятельства.

— Как ты покинула Радч без разрешения?

Это явно было нелегко. Как минимум требовались деньги, которых у нее не было.

Сеиварден отвернулась от меня и опустила взгляд. Она не собиралась отвечать.

— Все шло не так, — произнесла она после девяти секунд молчания.

— Кошмары, — проговорила Стриган. — Тревога. Временами дрожь.

— Неустойчивость, — сказала я. В переводе это звучало довольно мягко, но на радчааи, когда речь шла об офицере, таком как Сеиварден, это значило гораздо больше: слабый, робкий, не соответствующий требованиям своей должности. Болезненный. Если Сеиварден была неустойчива, она никогда на самом деле не заслуживала своего назначения, никогда в действительности не подходила для военной службы, не говоря уже о том, чтобы командовать кораблем. Но Сеиварден, разумеется, успешно прошла испытания, и тесты показали, что она была именно такой, какой ее всегда предполагал видеть клан: уравновешенной, готовой командовать и покорять. Не склонной к сомнениям или беспричинным страхам.

— Ты не знаешь, о чем говоришь, — процедила Сеиварден и презрительно усмехнулась. Ее руки по-прежнему обхватывали колени. — В моем клане нет неустойчивых.

Несомненно, подумала я, родственники, которые служили по году или около того во время какой-нибудь аннексии и вышли в отставку, чтобы стать монахами-отшельниками или расписывать чайные сервизы, поступили так не потому, что были неустойчивы. И родственники, которые не прошли испытаний так, как ожидалось, и удивили своих родителей, получив назначения во второразрядные священнослужители или деятели искусств, — это отнюдь не указывало на некую врожденную неустойчивость, присущую клану, о нет, никогда. И Сеиварден нисколько не опасалась и совсем не беспокоилась о своем новом назначении, к которому приведут повторные испытания, и о том, что они скажут о ее устойчивости. Разумеется, нет.

— Неустойчивость? — спросила Стриган, которая поняла слово, но не все то, что оно означало.

— Неустойчивому человеку, — объяснила я, — недостает силы характера.

— Характера! — Стриган не скрывала своего негодования.

— Разумеется. — Мое выражение лица не изменилось и было таким же мягким и приятным, как и большую часть последних дней. — Менее значительные граждане не могут выдержать серьезных трудностей или напряжения, и иногда из-за этого им требуется медицинский уход. Но некоторые граждане воспитаны лучше. Их так просто не сломить. Хотя они могут уйти в отставку раньше или провести несколько лет, следуя творческим или духовным интересам, — длительные уединения для погружения в медитацию распространены весьма широко. Именно в этом и заключается разница между семьями, занимающими высокое положение, и менее значительными.

— Но вы, радчааи, так хороши в промывании мозгов. Или так говорят?

— В перевоспитании, — исправила я. — Если бы она осталась, она получила бы помощь.

— Но она не могла вынести самой мысли о том, что ей нужна помощь, вот с чего надо начать.

Я промолчала, не соглашаясь и не возражая, хотя и подумала, что Стриган права.

— А много ли может… сделать перевоспитание?

— Много чего, — ответила я. — Хотя большая часть того, что ты могла слышать, в основном преувеличение. Оно не может превратить тебя в того, кем ты не являешься. Пользы в таком случае не было бы никакой.