– Я, конечно, понимаю, что очки этистранноватые, даже очень, но с моста-то зачем бросаться? – спросил онрастерянно.

Аня закрыла глаза. Ее пальцы сомкнулись набицепсе Эди, и Хаврон тотчас по пижонской мужской привычке неосознанно напрягмышцы.

– Это невозможно. Я почти не могу спать.Постоянно слышу голоса. Ты вот сейчас посмотрел на этого водилу, и всю ночьбудешь видеть его сны, и знать все, о чем он думает, и все дурное, что онкогда-либо сделал, начиная едва ли не с пяти лет... А теперь представь, чтотворится со мной. Очки у меня уже давно, и я видела сотни, тысячи людей. Едва язакрываю глаза, как слышу хор множества голосов. Кто-то плачет, кто-то смеется,кто-то в истерике, один даже уже умер, и я умирала вместе с ним... Я так большене могу. Я чувствую, что схожу с ума. Или уже сошла.

Эдя задумался.

– Ты видишь все эти глюки только когда ты в очках?Так? А если их не носить? – спросил он.

– У меня зрение минус пять. Без очков я каклетучая мышь.

– Так выбрось и купи другие. Иногда прощевыбросить очки, чем прыгать с моста, – предположил Эдя.

Аня усмехнулась.

– Думаешь, я не пыталась? Все другие очкитрескаются прежде, чем я успеваю коснуться оправой переносицы... А эти... Ихневозможно потерять! Я и в маршрутке их специально забывала. И в кислотубросала, и просила одного мужика в гаражах разварить их сваркой. И все равноони через час оказываются у меня в сумке!

– Тупик прям какой-то. Без очков ты не видишьсовсем ничего, а в очках ты видишь слишком много. И избавиться от очковнельзя, – подвел черту Эдя.

– Самое страшное, что я потеряла веру в людей.Ты даже не представляешь, как это ужасно: не верить людям и всех подозревать.Теперь все они кажутся мне опасными, темными, я их боюсь, почти всех... Ты дажепредставить не можешь, какие дикие, нездоровые мысли и желания бывают порой усамых милых с виду людей, – сказала Аня подавленно.

При упоминании о нездоровых мыслях Эдяпочувствовал себя неуютно и решил сменить тему.

– Ты что, про всех все знаешь? И что ты,скажешь, положим, о нашем водиле? – спросил он недоверчиво.

Аня кивнула и надела очки.

– Тебя какое его прошлое интересует? Давнее?Недавнее? – спросила она грустно.

– Недавнее.

Аня взглянула на шофера.

– С чего начать? Конечно, с дурного?

– Почему с дурного?

– Потому что люди почему-то желают знать друго друге только дурное... Позавчера он вез в машине двух женщин из ресторана иодна забыла сумочку. Он ее не вернул, хотя они и трезвонили на мобильник,оставшийся в сумке. Неделю назад отбил на парковке зеркало у белого «Вольво»,поцарапал бок и быстро смылся... А два месяца назад бумажник вытряс у пьяного.Фамилия Самойлов. Вез его в Сокольники. Ну это еще так, мелочи! Бывает и хуже.Порой и пострашнее чего узнаешь. Одних убийц сколько по улицам ходит – толпы.

– Да, весело, – протянул Эдя и задумался.

Он молчал. Молчала и девушка. Теплыми волнамипо их лицам скользили огни проспектов. Теперь они, кажется, ехали понабережной. Эдя точно не был уверен: не вглядывался. Некоторое время спустямашина свернула куда-то и неожиданно остановилась.

– Приехали! – сказала Аня.

Она вышла, Эдя – за ней. Водитель высунулголову из окна, ожидая, пока с ним расплатятся.

– Кто платить будет? – поинтересовалсяЭдя.

– У меня нет денег, – виновато шепнуладевушка.

Хаврон присвистнул.

– Может, кольцо ему отдать?

– Обойдется, – решительно сказал Эдя.

Он наклонился к водиле и милицейским голосомсказал:

– Деньги возьмете у гражданина Самойлова,которого везли в Сокольники. Он просил прислать сдачу почтовымпереводом, – сказал он.

– Чта-а-о? – растерялся водитель.

– А то. Бумажники у пьяных таскать не надо!

– Слушай, дорогой, какой бумажник?!

– И сумочки забытые надо пассажиркамвозвращать! И когда зеркальца у «Вольво» отбиваешь, останавливаться! Что, забылпро «Вольво»? Госномер У 685 АЕ. А теперь предъявите, пожалуйста,документики! – сурово сказал ему Эдя.

Номер он сочинил с ходу. Едва ли, торопясьуехать, бомбила успел его заметить. И вообще Эдя стрелял в пустоту, наугад.Девушке он до конца не верил. Вдруг это все полный бред, и бомбила выскочитсейчас с монтировкой. Эдя даже приготовил ногу, чтобы ударить по дверце сразу,как она начнет открываться. Но вместо этого водитель что-то сердито промычал итрусливо принялся выкручивать руль у стоящей на месте машины. Эдя едва успелотскочить, пропуская рванувшуюся «шестерку».

Аня уже стояла у подъезда. Набирала код. Эдяпочувствовал, что она сейчас уйдет, причем уйдет даже не обернувшись, и вдруг,подчиняясь не знаю уж чему – досаде, порыву, капризу – быстро обнял ее за плечии поцеловал. Девушка не отстранилась, но и не ответила.

– Зачем? – спросила она.

Эдя озадачился. Это была первая девушка,которая после поцелуя задавала ему вопрос «зачем?». Особенно если саманаверняка знала ответ.

– На спрос. А кто спросит – тому в нос, –сказал Эдя.

Он часто повторял эту расхожую детскуюфразочку, когда у него заканчивались аргументы. И, как ни странно, срабатывало.

Каждый склонен видеть в мире свое отражение.Уставшему человеку все кажутся уставшими. Больному – больными. Проигравшему –проигравшими.

«Книга Света»

Рано утром в дверях замаячила пришибленнаяпластилиновая физиономия Тухломона.

– Ах-ах-ах, Дафочка! Как твоездоровьице? – спросил он гнусящим голосом существа, у которого болят всезубы.

– С чего вдруг такая забота? – спросилаДаф, подозревая подвох.

Тухломон ужом завертелся перед ее кроватью.Зацепил стул, на котором лежала флейта, уронил его, заохал, закрутился. Упавшуюфлейту, однако, поднять не рискнул, хотя и склонился над ней, шевеля клейкимипальчиками.

– Ну как же, Дафочка! С каждым днем ты всебольше становишься человеком, а люди они, вить, имеют тенденцию болеть идохнуть... – просюсюкал он.

– Спасибо, что напомнил. А теперь пошелотсюда, – сказала Даф. Она уже усвоила, что с комиссионерами можно нецеремониться.

От «спасибо» Тухломона передернуло, точносквозь него пропустили ток. Однако он справился и продолжал рассуждать: