начале 1936 года, в московскую контору АКО зашли какие-то два неизвестные члена партии и заявили, что Шлиндман был в 1922 году исключен из КП(б)У и комсомола за участие в «Рабочей оппозиции». Что Вы скажите теперь на это?

Ответ: На том, что Кроткевич об этом на очной ставке говорил, я еще раз настаиваю Именно в связи с этим записан якобы состоявшийся разговор между Кроткевичем и Адамовичем о разоблачении Шлиндмана, как троцкиста, я полагал, что эта история с якобы зашедшими в контору АКО двумя неизвестными членами партии, также записана была в протоколе очной ставки от 10/Х. 38 г. Однако я ошибся. Оказывается, что разговор, якобы состоявшийся между Кроткевичем и Адамовичем, был записан в протокол очной ставки, а перед этим рассказанное Кроткевичем о двух членах партии не записано.

Вопрос: Вы читали подлинник протокола очной ставки от 10/Х. 38 г. перед тем, как подписывали его?

Ответ: Да, протокол очной ставки от 10/Х. 38 перед тем, как подписать его я читал полностью.

Вопрос: Вложенная в Ваше дело копия с подлинника протокола очной ставки от 10/Х. 38, между Кроткевичем и Вами является правильной?

Ответ: После ознакомления с подлинником подтверждаю, что вложенная в мое дело копия протокола очной ставки между Кроткевичем и мной является абсолютно правильной.

Вопрос: Какую Вы преследовали цель своими клеветническими заявлениями о том, что копия протокола очной ставки от 10/Х. 38 года следствием скопирована неверно?

Ответ: Мое заявление о том, что копия с протокола очной ставки была снята не верно, вовсе не исходило из каких-либо клеветнических побуждений и никакой [нрзб.] цели я в том не преследовал. Уверенное заявление о том, что в подлиннике протокола очной ставки были слова Кроткевича о двух членах партии и т. д. исходило из того, что такие слова Кроткевичем действительно были сказаны, а то, что в подлиннике это оказалось незаписанным я просто запамятовал.

Допрос окончен в 13.00. Подпись.

Записано в протоколе с моих слов верно и мною прочитано.

Подпись.

Допросил оперупол. [нрзб.]

Сержант госбез. Подпись.

Ему мерещился Харьков и комсомолячья молодость, от которой сегодня тошнило.

Но он не признавался себе в этом, гнал воспоминания в сторону, при этом на допросах извивался как уж, — впервые ему стало противно бороться за себя, да и сам себе он стал противен.

Его посетило сомнение. До этого мига он верил, что несправедливость можно победить.

— Я же им всё объяснил. Кажется, логично. Кажется, точно. Они же должны были вникнуть… в конце-то концов!..

Не вникли. Не захотели вникать.

— Выпустите меня отсюда!.. Я вольный. Я честный. Я трудолюбивый.

Не слышат. Не слушают.

— Я еще много могу сделать хорошего в этой жизни. Я верю, и вы мне поверьте.

Не верят.

Что делать в этой ситуации?

Придумал. Нужно потребовать, чтоб была экспертная комиссия.

Экспертную комиссию создали.

И что?

Экспертная комиссия сплясала под дудку НКВД.

Семен получил в дополнение к доносам и обвинительным показаниям коллег сильнейшие подтверждения вины.

— Ты этого хотел, Жорж Данден! — с горечью процитировал я ходячую фразу из Мольера. Новые допросы показали, что обвинение не будет пересмотрено. Отец понял, что ничего не доказал.

— Два года псу под хвост. Я им всё честно, как об стенку горох. Как в вату. Может, мне покончить с собой?

Мама ответила стихами Пастернака:

Страницы века громче

Отдельных правд и кривд.

Мы этой книги кормчей

Живой курсивный шрифт.

Затем-то мы и тянем,

Что до скончанья дней

Идем вторым изданьем,

Душой и телом в ней.

Но тут нас не оставят

Лет через пятьдесят,

Как ветка пустит наветвь,

Найдут и воскресят.

Побег не обезлиствел,

Зарубка зарастет…

Так вот — в самоубийстве ль

Спасенье и исход?

Мама, видимо, убедила отца. Вдруг он почувствовал новый прилив яростного, остервенелого желания отбиться. Мысль заработала, память восстановилась.

Нет, оставались силы для последнего рывка.

Самозащита без оружия требовала какого-то новейшего и притом срочного усилия в перпендикуляр уже сказанному. Следствию хорошо бы представить какое-то свежее, еще более убедительное, еще более фактически обеспеченное самооправдание, которое — надежда еще осталась! — сметет вшивые аргументы обвинителей, первой экспертной комиссии и всей этой шайки-лейки слабаков-коллег, растоптавших себя и собственную совесть.

Надо создать нечто, что удивило бы ИХ, заставило, именно заставило, внедриться в дело с объективных позиций — ну не может же быть оспорена истина!

Значит, надо собраться и явить эту истину с невиданным доселе азартом. Надо перейти в атаку!.. Надо еще раз попробовать взять высоту, с которой тебя, Семен, уже скидывали вниз.

Ты должен дать новые ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ показания. В них будет все изложено окончательно и бесповоротно, ибо в них — абсолютная, подробная правда Твоя правда!

Облейся собственной кровью, закуси удила и вперед!.. Твоя неистребимая жажда жить ведет твоим пером.

И это есть наш последний и решительный бой!..

Дополнительные показания от 2-го ноября 1939 года

Шлиндман Семена Михайловича

Экспертная комиссия, производившая проверку моей работы за период времени с 20/XI-1935 г. по 2/XI-1937 года показала свою некомпетентность и недопустимую тенденциозность. В силу этого акт Экспертной комиссии от 17/IX-1939 г. от начала и до конца страдает неверными положениями и выводами. Основные из них сводятся к следующему.

На вопрос следствия о том, имело-ли место очковтирательство в отчетности перед вышестоящими органами в ходе выполнения программы (см. постановление следователя гр. Агальцева от 31/VIII-1939 г.), Экспертная комиссия, в соответствующем разделе акта, вовсе не дала ответа по существу. Вместо того, чтобы проанализировав оперативно-статистическую отчетность, дать квалифицированное заключение о ее качестве, Экспертная комиссия голословно заявляет в акте о том, что квартальные производственные планы составлялись в Плановом отделе только для того, чтобы Шлиндман мог козырнуть перед Гпавстроем подробными таблицами и тем самым «втереть очки», что, мол, с планированием все в порядке, и получить за это лишнюю похвалу от Главстроя. Это не соответствует истине. Полообные квартальные производственные планы, составленные по конструктивным элементам и видам работ, нужны были для того, чтобы, хотя частично. заменить прорабам отсутствующие сметы. Если бы на строительстве имелись сметы, то не надо было-бы составлять такие подробные производственные планы, ибо «основным и единственным документом для производства работ на стройплощадке является смета к техническому проекту» (см. постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) «Об улучшении строительного