руки веры. Нигде в другом месте он не находит покоя. Тот, кто прошел учебную программу несчастий, предложенную возможностью, потерял все, абсолютно все, как никто еще не терял в действительности. Если в этой ситуации он не вел себя ложно по отношению к возможности, если он не пытался обойти страх, который мог бы его спасти, тогда он получил все обратно, как в действительности никто никогда не делал, даже если он получил все в десятикратном размере, ибо ученик возможности обрел бесконечность…47

Если мы рассмотрим всю эту прогрессию в терминах нашего обсуждения возможностей героизма, то это будет выглядеть так: человек прорывается сквозь препятствия чисто культурного героизма; он уничтожает ложь личности, которая заставила его выступить в качестве героя в повседневной социальной схеме вещей; тем самым он открывает себя бесконечности, возможности проявления космического героизма, самому служению Богу. Таким образом, человеческая жизнь приобретает окончательную ценность вместо ценности только социальной, исторической и культурной. Он связывает с самой основной творения свою тайную внутреннюю сущность, свой подлинный талант, свои глубочайшие чувства уникальности, свое внутреннее стремление к абсолютному значению с самой основой творения. На руинах разрушенной культурной самости остается тайна личностного, возрожденного, невидимого внутреннего «я», которое жаждало окончательного смысла или космического героизма. Эта невидимая тайна в сердце каждого существа теперь приобретает вселенское значение, утверждая свою связь с невидимой тайной в сердце творения. В этом и есть смысл веры. В то же время, по мнению Кьеркегора в этом и есть смысл слияния психологии и религии. По-настоящему открытому человек, то есть тому, кто сбросил личностную броню и отказался от жизненной лжи своей культурной ограниченности, не может помочь никакая обыкновенная «наука». Он находится за пределами любого обычного социального уровня здоровья. Он упал и рухнул на грань забвения, которое находится на краю бесконечности. Только лишь вера способна дать ему новую поддержку, в которой он нуждается, «дать мужество отказаться от страха без всякого страха», – говорит Кьеркегор. Не то чтобы это было легко для человека или стало панацеей от всех человеческих состояний – Кьеркегор никогда не мыслил примитивно. Он высказывает поразительно красивую идею:

…не то, чтобы [вера] уничтожала страх, но, оставаясь вечно юной, она постоянно развивается на базе смертельных мук ужаса48.

Другими словами, пока человек является неоднозначным существом, он никогда не сможет избавиться от тревоги; вместо этого он может использовать ее как вечный источник для личного роста и достижения нового измерения мысли и доверия. Вера ставит новую жизненную задачу: неприкрытое движение к многомерной реальности.

Мы можем понять, почему Кьеркегор вынужден был завершить свое великое исследование тревожности следующими словами, имеющими вес аподиктического аргумента:

Истинный самоучка [то есть тот, кто сам проходит школу тревоги к вере] в такой же мере и ученик Господень … Так что, как только психология покончила с ужасом, ей ничего не остается, как передать его догматике49.

У Кьеркегора психология и религия, философия и наука, поэзия и истина неразличимо сливаются воедино в желаниях существа50.

Давайте теперь обратимся к другой выдающейся фигуре в истории психологии, у которой были те же стремления, но для которой эти понятия сознательно не слились в одно целое. Почему, возможно, два величайших исследователя человеческой природы могли придерживаться таких диаметрально противоположных мнений о природе веры?

Глава 6

Проблема личности у Фрейда

Noch Einmal[67]

Всей сексуальности, а не только анальному эротизму грозит стать жертвой органического вытеснения, последовавшего за распространением прямохождения и снижением значимости обоняния … Все невротики, да и многие другие тоже, возражают против того факта, что inter urinas et faeces nascimur[68]… Таким образом, в качестве самого глубокого корня сексуальных подавлений и вытеснений из сознания, развивающихся одновременно с культурой, мы должны найти естественную защиту новой формы жизни, которая началась с прямохождения.

Зигмунд Фрейд1

Ранее я попытался показать, что Кьеркегор понимал проблему человеческого характера и роста с остротой, демонстрировавшей невероятную гениальность, возникшую задолго до клинической психологии. Он предвосхитил некоторые основы психоаналитической теории и продвинулся дальше этой теории – к проблеме веры – и, таким образом, к глубокому пониманию человека. Одной из задач этой книги является обоснование данного утверждения. В любом случае, частью этого обоснования должен быть какой-то набросок проблемы характера Фрейда, как вижу я. Он довел психоаналитическую теорию до предела, но не дошел до вопросов веры; его личность должна открыть нам хотя бы некоторые причины этого.

Психоанализ как учение о тварности человека

Одна из поразительных особенностей фрейдовской революции в мышлении заключается в том, что мы до сих пор не смогли ее до конца усвоить, но по-прежнему не можем ее игнорировать. Фрейдизм противостоит современному человеку, словно осуждающий его призрак. В этом смысле, как отмечали многие, Фрейд похож на библейского пророка, религиозного иконоборца, говорившего правду, которую никто не хочет и никогда не захочет слышать. Истина, как напомнил нам Норман Браун, состоит в том, что у Фрейда не было иллюзий относительно базовой тварности человека; он даже цитировал Св. Августина2. В базовом вопросе сотворенности человека Фрейд, очевидно, чувствовал родство с религией, о которой он был, мягко говоря, невысокого мнения. И тем не менее, в таком фундаментальном вопросе как человеческая природа, мы могли бы поставить его плечом к плечу с августинцем Кьеркегором.

Это очень важный вопрос, объясняющий, почему пессимизм и цинизм Фрейда все еще являются самыми актуальными темами в его мысли: это пессимизм, основанный на реальности, на научной истине. Но он объясняет гораздо больше. Упрямая настойчивость Фрейда в вопросах человеческой тварности практически сама объясняет, почему он настаивал на инстинктивном взгляде на человека. То есть, он прямо объясняет, что не так с психоаналитической теорией. В то же время, с небольшими изменениями этой теории, как сначала у Ранка, а затем у Брауна, психоаналитический акцент на тварности становится отличным инструментом для понимания характера человека.

Начнем с настойчивого утверждения Фрейда о тварности человека как об инстинктивном поведении. Никто не описал это честнее, чем Юнг в своей автобиографии. Он вспоминает два случая, в 1907 и 1910 годах, когда обнаружил, что никогда не сможет дружить с Фрейдом, потому что никогда не сможет следовать предвзятости его сексуальной теории. Позвольте мне вкратце процитировать Юнга, чтобы рассказать об этой критической для истории мысли встрече 1910 года в Вене:

Я до сих пор живо