– А что ты думаешь про клеточную память?

– Ничего…

У Стивена взять интервью труднее, чем у голливудской звезды.

Я не отстаю:

– И все-таки?

Наливаю себе вина.

– Профессионально я не интересуюсь ничем, что не доказано наверняка. Насколько я знаю, клеточная память – полностью гипотеза. Я пытаюсь лечить больные сердца, чинить механику этого жизненно важного насоса. А уж все остальное…

– Тогда почему сердце? Почему ты заинтересовался сердцем? Что в нем особенного, почему столько легенд о сердце и столько выражений, если это просто насос для перекачки крови?

Стивен заинтригованно смотрит на меня, потом становится серьезным, рассказывает мне о своем выборе и о том, как работает сердце, затем переходит к той теме, которая для него является главной, стержневой:

– Почему сердце?.. Ты не поверишь, но я никогда не задавал себе этот вопрос. В конце интернатуры мы участвуем в конкурсе, а кардиология очень высоко котируется… Сердце – такой же жизненный орган, как другие, с той особенностью, что он питает воображение человека: сердце дает импульс жизни, выталкивает кровь, мы ощущаем его биение. Поджелудочную железу ты ведь не чувствуешь? Сердце – единственный жизненный орган, который можно ощутить. В сердце есть уникальные клетки – кардиомиоциты, есть узловая ткань и, главное, – синусный узел… автономные клетки, которые беспрестанно – если все благополучно – посылают электросигнал, и сердечная мышца сокращается, синусный узел задает темп, в каком-то смысле – жизнь… Нет волшебства на этой земле, оно в самой жизни, в сердцевине самой жизни… И потому сердце стало символом жизни и всего главного, что может с этим ассоциироваться… Силы, смелости, эмоций, щедрости…

– Любви…

– В том числе… но я не философ, я просто врач-специалист.

Стивен говорит уверенно, с серьезной педантичностью.

Сидя прямо на стуле, он сохраняет между нами социальную дистанцию, как учитель со своим учеником. Он выдергивает руку, которую я сжала, пытаясь подкрепить речь точными жестами. «Сила, смелость…» – говорит он, сжимая кулаки. «Эмоции…» Вечно эти кулаки, это лицо, непреклонное, как в бою. Мое внимание внезапно отвлекает биение моего вдруг разогнавшегося сердца. Я слышу свою тревогу, свое несогласие. Я возвращаюсь к нашему разговору:

– Вчера вечером я впервые в жизни смотрела в Интернете пересадку сердца… Это было впечатляюще… Можно было видеть трансплантат, лежащий рядом с больным сердцем, которое еще билось после того, как его вырезали…

– Это нормально, в течение нескольких секунд после прекращения кровотока узловая ткань и сократительные клетки, заставляющие сердце биться, продолжают работать… Ты собираешь информацию? Чего ты добиваешься?

– Я хочу понять…

– Возвращаясь к твоему первоначальному вопросу – не верь всему что ты можешь прочесть о клеточной памяти… Конкретно: сердце – это потрясающая помпа, жизненно необходимая, и ничто иное… Я ответил на твои вопросы?

– О сердце в общем – да, но не о твоем.

– В смысле?

Я опять шучу… Я предлагаю Стивену последний кусок этого с любовью размороженного пирога. Он соглашается, откусывает и несколько мгновений пребывает в задумчивости. Потом встает и идет к моей Пизанской башне из DVD-дисков, чтобы выбрать фильм на сегодняшний вечер. Я следую за ним, обвиваю Стивена руками. Мне бы хотелось лечь рядом с ним и слышать, как бьется его сердце.

Мы занимаемся любовью. Это доказательство желания, которое я способна вызывать, всегда меня окрыляет. Наши движения в этот раз кажутся более автоматическими, чем обычно, наши тела обретают синхронность, но мы полны разных эмоций, мы далеки друг от друга, погружены каждый в свои мысли, в свои тайны, в поиски своей символики сердца.

После пика наслаждения Стивен быстро встает с кровати. Он исчезает в ванной. Я откидываюсь и поглаживаю уже влажные простыни, немного смятые, – мне приятно их медленно гладить, мои руки еще жаждут прикосновений. Потом я слышу, как он стремительно вбегает обратно, в ярости.

– Да ты совсем свихнулась! На презервативе кровь!

– Что?

– Да, кровь, посмотри на эти следы!

– Я ничего не вижу. Он порвался?

– Нет! К счастью! Что у тебя, месячные?

– Нет, они закончились.

– Когда?

– Позавчера, вчера, я не знаю…

– Ты не знаешь?! Невероятно, ты сошла с ума, совсем сошла с ума!!!

Стивен вопит, стоя посреди моей спальни.

Он швыряет презерватив на пол, сгребает свою одежду – поспешно, как застигнутый врасплох любовник.

– Что ты делаешь?

– Ухожу!

Агрессия парализует меня. Я позволяю Стивену сбежать. Оглушенная, я поднимаюсь и медленно, не произнося ни одного из тех слов, которые мне хочется выкрикнуть, встаю с кровати. Я подбираю презерватив, на котором есть всего пара едва заметных светлых капель крови, отбрасываю его и, как робот с севшими батарейками, иду к ящику с лекарствами. Я немного превышаю дозировку. Терапия отключки. Завтра посмотрим.

Утреннее солнце окрасило в белый цвет всю мою комнату. Этот свет чудесен. Я проснулась? Где я? Косой луч пробивается сквозь шторы, разрезает воздух подобно лучу прожектора, высвечивает кружащиеся пылинки и нагревает простыни. Я наконец просыпаюсь. Поздно. Я одна, и небо снаружи невыносимо светлое.

Под действием лекарств вчерашний вечер остается еще на несколько секунд терпимо туманным. Я обнимаю сама себя в кровати, съеживаюсь, лежа на боку, устремив глаза в небо. Боковая оборонительная позиция. Неожиданно я ощущаю, как что-то давит мне на спину, и вздрагиваю. Икринка впервые потерся о меня. Может быть, сегодня день чудес? Прошедшая ночь забудется, и Стивен позвонит мне в отличном настроении, чтобы пригласить меня пообедать… Я обнимаю Икринку, слушаю его безостановочное мурлыканье, прижавшись к нему ухом, как будто слушаю шум моря в ракушке. Мне нравится это непрерывное гудение. Икринка не покидает меня, он поворачивает голову и тычет мне мордочкой в бок. Кажется, животные действительно способны чувствовать эмоции своих хозяев. Я снова вспоминаю эту необычную женщину, эту заводчицу в ее ангаре, «животные приносят мне радость, одно удовольствие»…

Сегодняшний день должен быть особенным. Что-то новое должно произойти. Я делаю над собой некоторое усилие и наконец встаю. Заметив мобильный, я решаю выключить его. Если Тарин отец захочет со мной связаться, он знает мой домашний номер, мою красную линию, которой я никогда не пользуюсь. С молчащим мобильником я чувствую себя лучше. Я предпочитаю не знать. Прятать голову в песок. Исчезнуть в ворохе огромных страусиных перьев, как выдохшаяся артистка варьете. Нет новостей – добрая новость. Я выйду из дома, проветрюсь, сменю обстановку.

Я знаю, куда я отправлюсь! На улице я шагаю решительно, глядя прямо перед собой, я не вижу ничего, кроме пути, по которому упрямо двигаюсь вперед. Дневной свет радует прохожих. Я чувствую их хорошее настроение. На углу возле универмага «Бон Марше» я поворачиваю налево, на улицу дю Бак, я уже почти там, я вся горю. Я пробегаю еще пару десятков метров, затем прохожу под портик. Это моя любимая часовня. На самом деле она не очень красивая, но изображение Чудотворной Девы в ней просто идеально. Она появилась тут более века назад. Вера собиравшихся здесь паломников, молча стоявших перед ней в почитании и созерцании, сила их молитв, безграничность их надежды на чудо наполняют часовню. Моя мать носила медальон с изображением Чудотворной Девы.