Здесь полная стилистическая неразбериха. Часовня Чудотворной Девы Марии интернациональная, всех конфессий. Я открываю дверь из светлого дерева, склонив голову, осеняю себя крестом и направляюсь туда, куда нужно идти, чтобы получить прощение, к подножию алтаря. На неудобных мраморных ступенях со стоптанными и сглаженными краями я молюсь, стоя на коленях, как мои братья и сестры. Это со мной нечасто случается, потому что я не тверда в вере. Мне кажется, что страдания человечества противоречат идее живого и всемогущего Бога. «Бог создал человечество, а живет оно по законам дьявола», – говорил Тристан Бернар [16] . Почему из-за религии гибнет столько людей?

Но сегодня я хочу верить, я молюсь Святой Деве. Я люблю этот материнский образ со спокойным, чуть грустным, склоненным лицом, которое является для меня воплощением абстрактной веры, нереального Бога, не обладающего благоденственным влиянием на мир. Мне нравятся одежды этой величавой женщины, великолепные складки, небесная голубизна, окаймленная белым, золото и божественные лучи, бесконечными веерами расходящиеся от Ее рук, как в моих снах. «О Мария, зачавшая без греха, молись за нас, пришедших к Тебе». Это молитва, выгравированная вокруг лика Девы. Я не размышляю, я молюсь, я повторяю про себя эти написанные слова. Если любовь уходит – как часто бывает, – я бы хотела, чтобы она вернулась и, пока это не случится, верить в ее возвращение. Еще я бы хотела не страдать больше, я уже получила свое. Вот, только это, Чудотворная Дева. Затем я молюсь за то, чтобы Бог проснулся, молюсь за людей – тех, кого я люблю, и даже тех, кого не люблю, за этот беспокойный мир, где будет расти моя дочь.

Я выхожу из часовни, ободренная своими молитвами, оживленная, освещенная этим днем, который обещал быть таким мрачным.

У меня есть для вас предложение. В черные дни, которые отмечают в ежедневнике большим крестом, даты которых горько отмечают нашу сокровенную летопись, нужно делать что-то неординарное, – действие, не совершаемое раньше. Некий подвиг, с которым мы сможем ассоциировать этот мрачный день и который со временем поможет нам сохранить только хорошее воспоминание. Под портиком часовни, по возвращении на улицу Бак, мне суждено было совершить подвиг. Мой мобильный все еще выключен, это само по себе уже является для меня подвигом. Но мне нужен настоящий. Уже почти два часа, и день все еще идеально ясен.

Я пойду в Люксембургский сад. Я несусь не выдыхаясь. Я смотрю вокруг себя, ищу. Обнять незнакомца? Нет, слишком просто для актрисы. Вернуться в часовню и просить сделать меня священнослужительницей? Почему бы и нет, только когда-нибудь потом, когда я буду старше. Проехать в метро в кабине машиниста, очертя голову броситься в темное чрево Парижа? Неплохо, но недостаточно весело. И к тому же слишком хорошая погода. Отложу на другой, темный и дождливый день. Так что? Давай, Шарлотта, шевели мозгами. Распахни глаза!

Придумала! Вот, прямо передо мной, станция велопроката «Велиб». В Париже теперь есть стоянки бесплатных велосипедов и новые велосипедные дорожки, против которых я так бунтовала незадолго до продажи своей машины. Эти велосипеды невзрачны – нарочно, чтобы их не крали, цвета хаки, немного ретро, советского типа. На них ездят все, даже мой агент. Это последний писк. Поехали! Кто-то уже едет, вихляя из стороны в сторону, а я робко смотрю, как люди едут мимо. Мои ноги давно не тренировались, и мне не рекомендована тяжелая физическая нагрузка, но сегодня я возьму прокатный велосипед. Машина, к которой я направляюсь, кажется мне довольно высокой, и регулировочное колесико тяжело раскрутить. Но я уже дрожу от нетерпения. Этим вечером Тара спросит меня по телефону: «Что ты сегодня делала, мама?» – «Взяла велосипед, конечно же, дорогая! Мама не отстает от моды». Прежде чем оседлать эту машину, нужно получить билет. Абонемент на два дня, этого должно хватить, чтобы отправиться в Люксембургский сад, находящийся в пятнадцати минутах ходьбы. Пропускаем бесконечную информацию о правилах, нажимаем кнопку 5, набираем пароль, укрывшись от посторонних взглядов, потом другой личный пароль, как всегда, – это дата рождения моей дочери, которую я, по идее, не должна забыть, взнос принят – и дело в шляпе, приключение начинается. Мне не удается переключить скорость. Потом я понимаю: надо повернуть рукоятку. Я делаю робкие попытки, боясь сломать этот механизм. «Почему он так скрипит?» – «Они все скрипят!» – отвечает мне человек, оказавшийся по соседству. Ладно, в путь! Сначала я еду зигзагами, я двигаюсь недостаточно быстро. Это тяжело… Но я не останавливаюсь, кручу педали, быстро выдыхаюсь, взнуздываю свой трансплантат, – давай же, Шарлотта! Как тяжело! Спасительный красный свет, можно передохнуть. Рядом со мной другой член секты «Велиб». «Это слишком трудно! Не знаю, как вам удается!» – «Но вы едете на третьей скорости». – «И?» – «Переключитесь на первую. Есть три скорости». – «А! Действительно, нужно повернуть ручку». Сработало, теперь гораздо лучше. Все идет как по маслу. Направо. Я потихоньку еду. Довольно крепко держу руль. Набираю скорость. И – хоп! Я поднимаю ноги. Хоп! Педали крутятся в пустоте. Хоп! Мне не удается поставить ноги обратно. Хоп! Автомобиль передо мной вдруг почему-то резко тормозит. Хоп! Я истошно кричу. Хоп! Он вновь трогается с места, пока я готовлю себя к худшему. Хоп! Я останавливаюсь, выставив ногу на тротуар, держа руку на сердце. Я все еще слышу собственный хохот. Я вижу, как прохожие оборачиваются посмотреть на этот никому не понятный подвиг.

Я объехала вокруг Люксембургского сада, и даже без особых происшествий. Тихая весенняя прогулка, и я снова дома.

27 марта 2006 г. я написала в своем ежедневнике: «Красивое солнце / Стивен – конец? / Волшебная молитва / Каскадерские трюки на прокатном велосипеде».

Пять часов вечера, я включаю свой мобильный с очень плохим предчувствием, дожидаюсь гудка, объявляющего, что мной еще кто-то интересуется. Несколько не имеющих значения сообщений, затем отец моей дочери уведомляет меня, что Тара вернется завтра вечером, дальше мой отец, который собирается увидеться со мной во время следующей конференции в Париже, Лили звонила три раза, она «правда волнуется» – и все. Стивен – конец? «Привет, позвони мне, спасибо». Я оставляю ему первое сообщение.

Лили, которой я перезвонила и успокоила, зайдет ко мне в ближайшее время.

«Почему не звонишь?» Второе сообщение Стивену два часа спустя.

В ожидании время тянется бесконечно. Два часа – как десять – не сводя глаз с экрана телефона, избегая любого шума, чтобы не сомневаться, что я услышу звонок, пытаясь думать о чем-либо другом, кроме него, молчащего, не думать о той ночи.

Я звоню Генриетте в больницу. Она уже ушла. Я прошу дать мне поговорить с доктором Леру. «У него прием. Кто его спрашивает?» – «Я перезвоню, спасибо».

Приходит Лили.

– Дела не очень?

– Нет, дорогая, не очень.

Я рассказываю о произошедшем тихим голосом, а Лили берет меня за руки. Произнеся слово «кровь», я прерываюсь.

Лили уже комментирует:

– Это невероятно со стороны врача. Твой вирус почти не обнаруживается, и с презервативом никакого риска.