— Думаю, тебе лучше спросить у своей «бабушки», —заявил он.

— У Рапсодии? — На лице Гвидиона появилось недоумение. — Рапсодия входит в братство Кузенов?

— Возможно, я забыл тебе сказать, что Кузеном может стать любой, — проворчал Анборн, повторяя слова Рапсодии, которая произнесла их, увидев изумление на его собственном лице. — Они бывают выходцами из самых разных слоев общества, а некоторые из них — Певицы и Дающие Имя.

— Женщина может стать членом братства?

— Я только что назвал тебе имена двух членов братства Кузенов — и они женщины. Неужели ты думаешь, будто только мужчины готовы жертвовать собой ради великой цели?

— Я бы с удовольствием поболтал с ней ради великой Цели удовлетворения собственных желаний, — пробормотал Шрайк. — Ну, ты закончил, Анборн?

Гвидион Наварнский провел рукой по своим волосам цвета красного дерева.

— Какой удивительный сегодня выдался день, — проговорил он и посмотрел на адъютанта Анборна. — А вы тоже Кузен, Шрайк?

Старый намерьен фыркнул.

— Когда сам станешь Кузеном, тогда и будешь спрашивать, — сердито буркнул он. — И ни минутой раньше.

— Извините, — смешался Гвидион, но Анборн уже кивком показал на черного коня.

Шрайк, явно испытывавший облегчение от того, что разговор окончен, быстро подвез кресло к лошади, взял костыли Анборна и привязал их к седлу.

— Советую тебе все-таки отказаться от большого лука, — сказал Анборн, когда Шрайк приготовился помочь ему забраться в седло. — Арбалет или праща обладают большей убойной силой и удобнее в бою.

— Да, но с тех пор, как король и королева взошли на трон, в наших землях воцарился мир, — ответил Гвидион, глядя в землю, чтобы не смущать генерала, которого Шрайк вынул из кресла и, точно ребенка, усаживал в седло. — Я не думаю, что нам в ближайшее время грозит война, лорд-маршал. А потому все, что мне остается, так это отрабатывать свое мастерство лучника на мишенях из соломы.

Генерал замер на мгновение и жестко посмотрел на него.

— Только дурак может так думать, приятель, — сердито заявил он. — Мирное время хорошо лишь тем, что позволяет как следует подготовиться к новой войне. Твой отец это знал. Посмотри, какую стену он выстроил вокруг своих владений. Мне жаль твою провинцию, если ты не понимаешь таких простых вещей.

Когда лорд-маршал устроился в седле, он жестом показал Гвидиону Наварнскому, чтобы тот принес ему свой лук. Юноша с восторгом наблюдал за тем, как намерьенский генерал закрыл глаза, легко натянул тетиву так, что анкерная точка оказалась далеко за его ухом — такого Гвидион никогда не видел, — и выпустил стрелу.

Она просвистела мимо юноши, и ветер взъерошил его волосы, заставив закрыть глаза, однако прежде он все-таки успел увидеть, как стрела вошла в самый центр соломенной мишени.

Анборн открыл глаза.

— Ты слышал? — спросил он.

— Ветер? Да. Он свистел, точно чайник. Генерал нетерпеливо бросил ему лук.

— Это стрела, — коротко сказал он. — А ветер ты слышал?

Гвидион Наварнский немного подумал и покачал головой:

— Нет.

Анборн тяжело вздохнул:

— Жаль. — Он взял в руки поводья, и Шрайк тут же вскочил в седло. — Возможно, тебе не суждено.

— А зачем вы мне это рассказали? — крикнул ему вслед Гвидион, когда генерал уже повернул коня, собираясь уезжать.

Анборн подъехал к юному герцогу, наклонился, насколько ему позволял сломанный позвоночник, и пристально посмотрел ему в глаза, а потом оперся спиной о высокую спинку седла.

— Потому что скоро Кузенов больше не останется, — тихо проговорил он. — Братство практически перестало существовать, когда море поглотило Остров. Маквит, величайший из Кузенов, ушел из жизни почти сразу после этого. Он отвел Второй флот в безопасное место, в Маносс, а затем вышел в море и стоял там до самой гибели Острова. Когда произошел катаклизм, он отдался на волю волн и утонул. Те немногие, кто остался здесь, — Элендра, Талумнан — умерли. Наступит день, когда Кузены станут всего лишь легендой. Я хотел, чтобы ты услышал о них от человека, который знает правду. — Он взял в руки поводья. — Мне очень жаль, если я ошибся. И если я ошибся, тебе тоже должно быть жаль.

— Вы оказали мне честь, рассказав о Кузенах, лорд-маршал, — поспешно ответил Гвидион, видя, что Анборн и Шрайк собираются уехать. — Но ведь есть же Рапсодия. Она представительница Первого Поколения намерьенов и, значит, неподвластна Времени. Пока она жива, живы и Кузены.

— Очевидно, ты не понял значения названия нашего братства, — — вздохнув, сказал Анборн, в голосе которого прозвучала печаль. — Нельзя быть Кузеном в полном одиночестве.

Он легонько ударил своего коня рукояткой хлыста и поскакал, приминая волнующуюся зеленую траву, благоговейно склонившуюся перед солнцем, которое скоро должно было отправиться на покой.

8

Хагфорт, Наварн

РАПСОДИЯ ПОДНЕСЛА руку к лицу, стараясь защитить глаза от яркого солнца. Воздух даже на рассвете обжигал незащищенную кожу лица — чего же оставалось ждать от грядущего дня?

Живописные поля Наварна затихли под палящими лучами солнца, слабый ветерок едва шевелил высокую траву, казавшуюся зеленым морем, раскинувшимся за древним торговым трактом, который проходил через весь Роланд, из Авондерра до горной гряды Мантейды. Безмолвные холмы, словно золотисто-зеленые волны, исполняли причудливый танец, подчиняясь порывам ветра. Эти картины заставили Рапсодию вспомнить другие дни, и другие поля, и другой мир, исчезнувший давным-давно, и на мгновение вместо возбуждения и радости от предстоящего путешествия она почувствовала щемящую грусть.

Вот уже три года все члены Намерьенского Союза жили в мире, хрупком и одновременно надежном. Время от времени, разумеется, возникали незначительные разногласия — кое-кто считал возможным продемонстрировать характер, но в основном все было спокойно. Рапсодия видела на лицах жителей континента, начиная от лириков из западных лесов и заканчивая делегатами из Бет-Корбэра, самой восточной орланданской провинции, граничащей с землями болгов, что они наконец позволили себе расслабиться и поверить в мирное будущее. Даже Эши, казалось, поверил и научился получать удовольствие от того, что насилию, терзавшему эти земли несколько десятилетий, положен конец. Человек, которому целых двадцать лет пришлось скрываться от врагов, устроивших на него настоящую охоту, человек, который никому не мог открыться и был вынужден страдать в одиночестве, теперь шел по миру, подставив лицо солнцу и наслаждаясь своим счастьем. И даже живущий в его душе дракон позволил ему с оптимизмом смотреть на жизнь. Одно это уже само по себе говорило о том, что в мире все хорошо, ведь всем известно, насколько драконы подвержены паранойе.