похож! Рост, правда, подходящий, а кумплект — слабоват.

— Но я действительно латыш, — обиделся Тилтинь.

— Ну тогда скажи мне, какая самая наиглавнейшая улица в Риге?

— Разумеется, Александровская.

— Вот и врешь! — убежденно сказал Аркашка. — Наиглавнейшая улица там — Мельничная.

— Почему жe?

— А потому как на Мельничной за грош любую девку берешь, — захохотал парень и снова хлопнул пастора по плечу.

Тилтинь старался запомнить улицы, по которым они шагали, но Аркашка так кружил, что пастор вскоре запутался. «А этот болтун умеет заметать следы, — подумал он, искоса поглядывая на своего провожатого. — Стреляный воробей!»

— С вашим братом, латышами, я всегда жил душа в душу. Молодецкие ребята! На дело пойдут — не подведут, — Аркашка как-то странно засмеялся. — Свои в доску, одно слово! Знал я одного, по прозвищу Борода. Это, скажу тебе, человек! Силища, что твой Поддубный! Боксу обучен. Помню, в Питере моего Алеху так шарахнул — тот брык — и с копыт долой…

«Что за чушь он несет, — размышлял пастор. — С какими только подонками по милости большевиков мне не приходится общаться! Один хуже другого! Алеха! Борода… Борода… Хм… где я слышал это проз… Так ведь это Берзин! Неужели?!»

— Между прочим, господин Биба, Бороду я знаю! — решил поддержать разговор Тилтинь, надеясь выведать у Аркашки что-нибудь полезное. — Отлично знаю! Вы правы — он хороший человек. Правда, обольшевичился…

— Ну и что с того? — Аркашка понизил голос и подмигнул пастору. — Все мы кому-нибудь служим. Ты, к примеру, кому?

— Я? То есть… — замялся Тилтинь.

— Знаю, знаю. Можешь не говорить! Одни у нас с тобой хозяева. Платят тебе как, скопом иль поштучно?

— Не понимаю вас. Я служу идее…

— А я — нет? Да я такой идейный, — парень ударил себя в грудь, — што за эту самую идею в Акатуе восемь лет отсидел.

— Ого! — почтительно произнес Тилтинь. — Пострадали от царского режима? Почему же вы не на их стороне? — он кивнул на маршировавших по улице красноармейцев.

— А это уж мое дело! — обрезал Аркашка. — Я скажу так: плевать на власть, была бы жисть всласть.

Остаток пути провели в молчании. Аркашка предложил Тилтиню посидеть на лавочке возле какого-то старокупеческого дома. Ждать пришлось недолго.

— А вот и новый твой провожатый, — Аркашка кивнул на подходившего к ним господина в сером замызганном костюме и предупредил. — Адвокат Грамматиков. С ним держи ухо востро. Продаст задешево.

Так же, как и Аркашка, адвокат долго водил Тилтиня по улицам и переулкам, но, в отличие от Бибы, всю дорогу молчал. Вконец измотанный, проголодавшийся пастор думал, что конца их пути так и не будет. Тем более, что Грамматиков привел его на вокзал, усадил в поезд, вручил билет и, бросив: «Сойдете на пятой станции», скрылся.

Под монотонный стук колес Тилтинь дремал, просыпаясь, когда поезд прекращал свой медленный бег. На пятой остановке пастор вылез и некоторое время стоял под моросящим дождиком, не зная, что делать дальше.

— И долго вы так думаете стоять? — услышал он позади себя властный голос.

Обернулся. Перед ним стоял высокий, стройный человек в кожаной куртке.

— Следуйте за мной! Я сотрудник Чека!

15

Пока Тилтинь бродил с Аркашкой по забытым московским тупичкам, пока он ехал в тряском поезде и предвкушал сладостный отдых — Берзин сидел в квартире Петерса и, машинально переставляя на доске шахматные фигуры, неторопливо рассказывал Якову Христофоровичу о встрече, с пастором.

— Каторжник, видите ли, прокаженный и отверженный, ищет товарища по судьбе. Крепко загнул пастор!

— Намек довольно прозрачный, — усмехнулся Петерс. — Он, конечно, причисляет себя к отверженным?

— Черт его знает! Может быть, и к святым? — Берзин отрывисто засмеялся и поднял обе руки. — Сдаюсь, Яков Христофорович! Мат!

— Какой по счету? Шестой, кажется? — Петерс встал, прошелся по комнате. — Значит, господин шпион Рейли сменил связного… Та-а-к, понятно. Аркашка вышел из игры…

— Совсем?

— Нет, конечно. Просто ему подготовили другую роль. Уголовники-то народ ненадежный. Могут и сболтнуть лишнее. Словом, Биба отодвинут — он свое сделал: навел на след — и на передний план выдвинут Тилтинь. Фигура подходящая…

— Чем?

— Посуди сам: знает офицерство, велеречив. К тому же, я в этом уверен, его хозяева считают Тилтиня знатоком человеческих душ. Профессия пастора к тому обязывает. — Петерс взял со стола большой эмалированный чайник. — Сейчас чаевничать будем. Поразмыслим, что к чему…

Он вышел из комнаты, а когда возвратился — Берзин увидел на лице Петерса веселую улыбку.

— Не знаю уж, — продолжал Петерс, — какие земные и небесные блага ему обещаны за твое предательство, но только докладывать о тебе он будет примерно так: Берзин — дельный офицер, пользуется доверием красного командования, но не прочь перейти на нашу сторону.

— Но ему могут и не поверить…

— Поверят! Еще как поверят! Видишь ли, дружище, человек верит в то, во что он хочет верить! Хочет! А эти господа очень хотят, чтобы ты был предателем. Вот и поверят.

Зазвонил телефон. Петерс взял трубку, некоторое время слушал молча, потом спросил:

— У собора Богоявленья? Так! Передал… Кому, кому? Ага… На поезд? Понятно… Продолжайте наблюдение, товарищ Агальцов! — Повесив трубку, Яков Христофорович удовлетворенно потер руки:

— Все идет как по расписанию. Хорошо!

Петерс снова отлучился — принес из кухни фырчащий чайник. Бросил в него горсть сухой моркови, принюхался:

— Неважнецкий запах, а? Я, признаться, люблю почаевничать. Только чтобы чай был натуральный — духовитый, — терпкий. Выпьешь стакан, и мозги будто прочищаются.

Потом Петерс неторопливо, будто разговаривая с самим собой, стал рассказывать, как в Ярославле погиб Нахимсон — верный фронтовой друг. Подробности эти стали известны только теперь, и, слушая Якова Христофоровича, Берзин будто перенесся туда, в пропахший гарью пожарищ Ярославль. Он увидел, как из дверей гостиницы офицерье выводит Нахимсона, спокойного и гордого в эти предсмертные минуты. Увидел, как Нахимсон презрительно швырнул в лицо черноусого капитана легкое пальто-накидку, которое до этого держал в руке.

— Стреляйте! Псы!

Погиб Семен Нахимсон! Погиб как солдат, не уступив врагу ни пяди занятой позиции, позиций большевика.

16

Человек в кожанке сунул Тилтиню под нос удостоверение и толкнул его в бок.

— Не вздумайте делать глупости! — угрожающе прошипел чекист.

Пастор похолодел. Противный липкий пот струйками побежал по его спине, перед глазами поплыли красные круги. В голове гудело. Машинально, переставляя ноги, не замечая ничего вокруг себя, он побрел вперед.

По-осеннему мелкий дождик монотонно шелестел в ветвях сосен. Редкие прохожие не обращали внимания ни на жалкую фигуру Тилтиня, ни на чекиста, молча шагавшего сзади. Изредка человек в