Молодую женщину снова стали душить слезы, лицо сводило от истерических рыданий, ее всю трясло. Никольченко хмурился и косился на дверь. Снизу-то не услышат эту истерику, а вот Аленка бы не проснулась в соседней спаленке. Наконец Садовская затихла. Она сидела, зажав лицо руками и только всхлипывая, отвечала на вопросы. Да, были любовниками. Нет, ни в какие темные дела он ее не посвящал. Нет, сама тоже ничем таким не занималась. Да, знала, что Белозерцев ранее судимый, но думала, что он давно отошел от этих дел, в легальный бизнес подался. За что его могли убить, она представления не имеет.

Никольченко поднялся и стал ходить по кабинету. Дела, судя по всему, там серьезные. При несерьезных делах просто убивают, а чтобы вот так — ковшом экскаватора… Тут ребятки в озлобленном состоянии были или перед смертью напугать хотели. Вдруг жертва решит все рассказать? Значит, не рассказал Белозерцев. А вот почему Наталью ищут, как узнали, что она с ним была? Хотя что тут гадать? Видели, как они вместе уезжали, следили за ними.

А ее прятать надо, из Романовского ей не уйти. Серьезные ребята за ней идут, ой серьезные. Надо пойти глянуть на улицу да Зосиму позвать. Этот мент матерый, с ним легче решить, что да как. Сергей Михайлович подошел к двери, но взяться за ручку не успел. Дверь распахнулась, и он увидел двоих. Одного-то он знал, а вот второй… И только теперь Сергей Михайлович понял, что внизу давно не слышно шума застолья.

И тут откуда-то сбоку метнулось что-то темное. Никольченко не успел даже руки подставить, настолько было неожиданным нападение. Страшный удар пришелся в висок. Голову будто прострелило электрическим током. Уже падая и теряя сознание, Никольченко успел подумать, что все еще серьезнее, чем он даже мог предположить.

Зосима Иванович, выйдя из дома, прошел по переулку и остановился, заглядевшись на звездное небо. «Как редко мы смотрим на небо, — подумал Игнатьев. — Как редко мы думаем о вечном. А ведь вечное — это и есть все самое прекрасное, доброе. Любовь вечна, потому что, повинуясь любви, человек не видит ничего темного, злого, поганого».

На Кавказе звезды выглядят иначе, да и смотреть на них было некогда. Тут Игнатьев поморщился, потому что поймал себя на лжи самому себе. Не некогда, а не хотел ты на них смотреть! Ты занимался самобичеванием, самоуничижением, да еще пил все свое свободное время. Ты тогда вел себя как баба. Почему от тебя ушла жена? Потому что не видела перспектив в семейной жизни. Тебя могли в любой момент турнуть со службы, ты был с пьянством ненадежен в быту.

Зосима Иванович покрутил головой, потому что вспомнил то, что вспоминать было очень стыдно, мучительно стыдно. Все годы жизни со своей бывшей женой он думал, что у них нет детей по причине каких-то проблем у него или у нее. Врачи говорили, чтобы супруги не спешили. Просто бывает так, что у женщины что-то еще не включилось. Лучше подождать, пока не включится природный механизм. Любое лечение в этой области — это всегда насилование организма, это механическое воздействие на него, что чревато опасными последствиями.

А потом выяснилось, что она просто не хотела от него рожать. И когда ушла к другому, то вскоре забеременела и выглядела очень счастливой. А от него не хотела. Это очень унизительно сознавать, что женщина не хочет от тебя рожать ребенка. Унизительно чувствовать себя в ее глазах настолько неполноценным, настолько ущербным, что и продолжение рода с тобой неприемлемо.

Так оно все и было, а здесь вот на тебе — загляделся на звезды. Правда, что ли, Марина запала в душу так серьезно? Молодая женщина тридцати пяти лет, не рожавшая, стосковавшаяся по мужской ласке, соскучившаяся по нормальному мужику в доме, который и гвоздь вобьет, и утешит.

Игнатьев вспомнил, как произошло его знакомство с Мариной. Как он шел по переулку, даже не шел, а бесцельно брел, находясь в состоянии прострации. Выбитый из привычной колеи, лишившийся привычной знакомой работы, а значит, из привычного существования. Пребывание здесь, в гостях у двоюродного брата, было похоже на экскурсию в иной мир. И в этом мире он встретил местную жительницу.

Она заходила во двор с полными сумками, и в калитке с ней случилась неприятность. Подгнивший столбик подвел в самый неподходящий момент — когда она открывала створку. Вся конструкция покосилась, просела на одну сторону, чуть не прищемив женщине голову. Игнатьев был в двух шагах, когда это произошло. Он с интересом послушал, как миловидная, с хорошими формами женщина разразилась руганью. Увидел, как она поставила сумки и попыталась справиться с калиткой, хоть как-то ее открыть, чтобы попасть домой. То ли она палец себе прищемила, то ли ее ударило створкой, только она вдруг вскрикнула, сунула палец в рот, а потом пнула калитку и разрыдалась. Негромко, но это было так искренне, чувствовалось, что наболело внутри, накопилось, а теперь выплеснулось. И что дело совсем не в пальце, а в чем-то большем.

Это было так неожиданно, что Игнатьев подошел и предложил помощь. Женщина кивнула, не поглядев на незнакомца. Зосима Иванович поднатужился и отодвинул в сторону всю шаткую конструкцию, освобождая проход во двор. Потом он поднял сумки и протянул их женщине. И теперь она наконец глянула на него. И столько в ее глазах было накопившейся тоски, столько недоверия к нему как к представителю мужского пола, что внутри у Игнатьева вспыхнул протест. Ему почему-то показалось, что в этих глазах мелькнула вполне определенная, обидная для него мысль: «Вот еще один падкий до бабьих слабостей! Все вы кидаетесь сумки подать, платочек поднять, и всех вас хватает только до постели. А потом вы все становитесь одинаковыми». Женщина только кивнула в знак благодарности, ничего не сказав.

Игнатьева заело. Он скрипнул зубами, нахмурился и пошел назад к дому Никольченко. Через полчаса хозяйка дома выглянула во двор, потому что услышала странные звуки. Тот самый угрюмый мужчина, что подал ей недавно сумки, разобрал развалившуюся калитку и теперь вкапывал новый столб. Буря эмоций поднялась в душе женщины, но привычное отношение к жизни, сформировавшееся за долгие годы, взяло верх над чувством признательности, над верой в бескорыстные поступки. Она рассмеялась и продолжила заниматься домашними хлопотами.

Еще через пятнадцать минут она увидела, что мужчина навешивает новые петли, укрепляет створку, поправляет на ней щеколду задвижки. Эти мужские игры в «подкатывание» к вдовушке с целью переспать были хорошо ей знакомы. И она решила подыграть, поставить на место и этого ухажера. И лишний раз убедиться, что все они одинаковы.

— Это чего же вы, мужчина, на чужом базу хозяйничаете? — уперев руки в бока, поинтересовалась женщина.

Игнатьев не заметил, как хозяйка подошла, и нахмурился еще больше. Однако она сказала не «во дворе», а «на базу». Казачка! Это почему-то было приятно. Может, потому, что Игнатьев сам был из казаков и ощутил какое-то родство.

— Так, — неприветливо бросил он, — решил помочь от безделья одинокой женщине.

— Оно, конечно, спасибочки за помощь. А до чего же у мужиков глаз наметан, как сразу понимают, что женщина одинокая.