Игнатьев мысленно разговаривал с братом и представлял себе его доброе румяное лицо. Ты говоришь, что я всем помог, Сережа? Никому и ничем я не помог. Скорее я просто удовлетворил свою жажду мести. Я не просто отомстил, я совершил страшный проступок, и теперь мне с этим жить. Как? Не знаю. Жаль тебя огорчать, Сережа, но ничего не кончилось. Начальник УВД подал рапорт об увольнении и теперь, как я слышал, возглавляет службу безопасности крупнейшего банка. А еще я прочитал на днях, что ему вручили медаль за заслуги в управленческой деятельности. Все, кого надо было судить, спокойно уволились из прокуратуры, полиции. Двух судей, правда, сняли, но они живы и здоровы. Двоих из той банды, что тебя убивала, нашли, но они как-то странно одновременно покончили с собой в следственном изоляторе. Главарь, которому я всадил пулю в кишки, до сих пор в больнице. Кишки ему зашили, но признали невменяемым. И я согласен. Он ведь был депутатом, какая уж тут вменяемость!

Да, Кадашкина я так и не убил. Не попал. Его выпустили под подписку о невыезде, но он, по-моему, уже далеко от этих мест. Остапенко, который был замом в администрации, уволился. У него, говорят, теперь крупный бизнес в Москве. Журналисты уже успокоились и больше на тему событий в Романовском не пишут. Заместитель краевого прокурора все-таки стал прокурором.

Но, несмотря на это, Марина продала дом, и мы с ней уезжаем отсюда. Сам знаешь, чем для меня эта история тут закончится. Не простят мне. Не напрямую накажут, так через Маринушку. А она у меня одна теперь из близких. Прощай, Сережа, прощайте, родные! Простите, что так все получилось, что не защитил вас.