Я уже больше не знала, кем была без нее. Но сейчас собиралась это выяснить.

Без Руби, рядом с Лондон и ее друзьями, я вела себя тихо.

Отправиться на кладбище было идеей Лондон: ей хотелось накуриться. В машине, по ее словам, это делать было небезопасно: нас могли бы застукать копы или увидеть чьи-нибудь родители, проезжающие мимо. Отпуская меня с ней, Руби вряд ли представляла себе, как мы будем проводить время, я это знала наверняка, и тем не менее у меня не было желания написать сестре сообщение и просветить ее.

Все двинулись в сторону старого кладбища, но я осталась стоять на парковке и смотрела на новое кладбище через дорогу, с высокими железными воротами и аккуратно подстриженными лужайками, где была бы похоронена Лондон, если бы время пошло по другому пути.

– Хлоя! Ты идешь? – Это была Лондон, кричала мне с противоположной стороны дороги.

Почти все ее друзья уже карабкались вверх по холму. Аша и Кэт. Ванесса и Дэмиен. Какой-то парень, чье имя я не запомнила. И еще Оуэн, хотя Лондон не говорила, что он будет с нами, но вот он здесь и до сих пор не сказал мне и полслова.

– Хлоя? – позвала еще раз Лондон, а потом развернулась и стала карабкаться по холму без меня. Тогда я перешла дорогу и направилась к холму, чтобы не потерять ее из виду.

У старого кладбища не было ни ворот, ни ограды, обветшалые каменные плиты просели в землю, накренившись под разными углами, как будто не хотели, чтобы про них вспоминали. По крайней мере, на них ничего невозможно было прочитать.

А еще тут было уединенно, в отличие от нового кладбища через дорогу. Величественный склеп был повернут в сторону от тротуара, за ним стояли две каменные скамейки и давно уже не работающий фонтан, так что там свободно могла разместиться целая компания подростков – пять, шесть, семь, со мной восемь человек – и делать все, что им вздумается, потому что их не увидят ни нудные городские копы, ни какой-нибудь шныряющий по кустам извращенец. А еще это было классное место для свидания со своим парнем, во всяком случае, так я слышала.

Склеп был построен из серого камня, потемневший, в щербинах, как будто его оставили на дне пруда на тысячу лет, а потом вытащили просушиться на солнышке. Я уже бывала здесь. Руби разрешала мне рисовать цветными мелками на его кованых закрытых дверях.

Перед этим укромным уголком возвышался холм, усыпанный потрескавшимися блеклыми надгробиями могил людей, не настолько важных, чтобы иметь собственный дом, где могли бы коротать свою загробную жизнь. Никто не приносил им цветов, не устраивал пикники на вершинах их земляных лож, чтобы отпраздновать их дни рождения. Никто не ухаживал за этими могилами, и холм весь зарос сорняками – они почти скрывали надгробия.

Каменные плиты были тонкими, простыми. Многие из них обломались, почернели от плесени, какие-то даже поросли грибами. Только что один из мальчишек, Лоуренс – я слышала, как кто-то так его называл, – прыгнул с разбега и опрокинул хилое высокое надгробие, под которым все еще кто-то лежал, но Лоуренс даже не подумал вернуться и поставить его обратно.

Лоуренс, Аша, Кэт и остальные думать не думали о мертвых, бегая по холму. Они не знали, что один из них подобрался совсем близко. Каким был привкус у нее во рту, когда это случилось, как последний взгляд на звезды над головой глубоко отпечатался в ее глазах.

Может, сама Лондон помнила об этом – хотя как? После смерти сознание перестает создавать новые воспоминания.

До той ночи у водохранилища мы с Руби уже не раз говорили о смерти – о том, как это может с нами случиться, что мы будем делать. Ее жизнь после смерти была распланирована до мелочей: она собиралась наводить страх на кое-каких родственников, изображать полтергейст в домах своих арендодателей и школьных учителей и играть в «кто первый свернет» с машинами. Она хотела, чтобы в честь нее назвали какую-нибудь дорогу, а лучше мост, и по своему завещанию намеревалась отдать мне все, что имела. Видимо, сестра считала, что навсегда останется такой, какой была: никогда не выйдет замуж и у нее не будет детей, уж точно никогда не покинет наш маленький городок в горах и никто, кроме меня, не будет вспоминать о ней. Я говорила, что все будут ее помнить, особенно если какой-нибудь мост назовут в ее честь.

Руби хотела, чтобы я знала, что ее надгробный камень должен был быть изготовлен из розового гранита, даже если это влетит в копеечку. Либо розовый, либо вообще никакого камня. И она уже даже придумала надпись, которую отдала мне на хранение:

А для тех, кто собирался приносить цветы, внизу нужно было добавить маленькую приписку о ее предпочтениях:

Сестра очень конкретно описала, каким должно быть ее надгробие, но ей совершенно не понравилось, когда я попыталась сделать то же самое. Я не могла ни выбрать цвет, ни сказать ей, что должно быть на нем написано, потому что она не хотела знать, что это будут за слова, ни в этой жизни, ни в следующей, если возможно, что мы проживаем несколько жизней, во что, кстати, Руби верила.

Собравшись у склепа, друзья Лондон передавали друг другу косяк с травкой. Я из вежливости взяла его, когда подошла моя очередь, едва затянулась и протянула его следующему. Отпустила бы меня Руби, зная, что мы поедем на кладбище, будем курить травку, обмениваясь слюной, и я буду кашлять дольше остальных, не зная, как избавиться от сухости и щекотания в горле? Руби курила травку, но это не означало, что мне тоже можно. Она делала много чего, что я не должна была повторять за ней. Ей не мешало, что при этом я могла находиться в одной с ней комнате – наверное, она ожидала, что я попросту отвернусь.

Но сейчас я была здесь без нее, и мне не нужно было отворачиваться. Мои глаза стали видеть четче, ярче.

И наверное, потому я вдруг поняла, что пялюсь на Лондон.

Ее друзья общались с ней как с самой обычной девчонкой. Но для меня она была подобна пронзительно завывающей пожарной сигнализации в тихой библиотеке, которую, казалось, никто не слышал. Они были глухими? Все?

– Правда, Хло? – сказал кто-то: я не слышала, о чем они разговаривали.

– Что?

– Это твоя сестра нарисовала, верно? – спросила Кэт.

– Наверное, да. – Едва взглянув на рисунок, я тут же поняла, что это была она.

Эдакий шедевр а-ля Руби покрывал почти всю стену склепа. Она рисовала мелом, каким обычно пишут слоганы на тротуарах и который смывается с первым же дождем. Ей нравилось писать свое имя везде, где она бывала. Им был помечен почти весь наш городок. Но это была целая роспись, а не просто метка, которую сестра обычно оставляла. И она была огромной.