У Гани в глазах помутилось, и он, совсем забывшись, изо всейсилы замахнулся на сестру. Удар пришелся бы ей непременно в лицо. Но вдругдругая рука остановила на лету Ганину руку.

Между ним и сестрой стоял князь.

— Полноте, довольно! — проговорил он настойчиво, но тожевесь дрожа, как от чрезвычайно сильного потрясения.

— Да вечно, что ли, ты мне дорогу переступать будешь! —заревел Ганя, бросив руку Вари, и освободившеюся рукой, в последней степенибешенства, со всего размаха дал князю пощечину.

— Ах! — всплеснул руками Коля: — ах, боже мой! Раздалисьвосклицания со всех сторон. Князь побледнел. Странным и укоряющим взглядомпоглядел он Гане прямо в глаза; губы его дрожали и силились что-то проговорить;какая-то странная и совершенно неподходящая улыбка кривила их.

— Ну, это пусть мне… а ее… всё-таки не дам!.. — тихопроговорил он наконец, но вдруг не выдержал, бросил Ганю, закрыл руками лицо,отошел в угол, стал лицом к стене и прерывающимся голосом проговорил:

— О, как вы будете стыдиться своего поступка!

Ганя, действительно, стоял как уничтоженный. Коля бросилсяобнимать и целовать князя; за ним затеснились Рогожин, Варя, Птицын, НинаАлександровна, все, даже старик Ардалион Александрович.

— Ничего, ничего! — бормотал князь на все стороны, стою женеподходящею улыбкой.

— И будет каяться! — закричал Рогожин: — будешь стыдиться,Ганька, что такую… овцу (он не мог приискать другого слова) оскорбил! Князь,душа ты моя, брось их; плюнь им, поедем! Узнаешь, как любит Рогожин!

Настасья Филипповна была тоже очень поражена и поступкомГани, и ответом князя. Обыкновенно бледное и задумчивое лицо ее, так всё времяне гармонировавшее с давешним как бы напускным ее смехом, было очевидновзволновано теперь новым чувством; и однако всё-таки ей как будто не хотелосьего выказывать, и насмешка словно усиливалась остаться в лице ее.

— Право, где-то я видела его лицо! — проговорила она вдругуже серьезно, внезапно вспомнив опять давешний свой вопрос.

— А вам и не стыдно! Разве вы такая, какою теперь представлялись.Да может ли это быть! — вскрикнул вдруг князь с глубоким сердечным укором.

Настасья Филипповна удивилась, усмехнулась, но как будточто-то пряча под свою улыбку, несколько смешавшись, взглянула на Ганю и пошлаиз гостиной. Но не дойдя еще до прихожей, вдруг воротилась, быстро подошла кНине Александровне, взяла ее руку и поднесла ее к губам своим.

— Я ведь и в самом деле не такая, он угадал, — прошепталаона быстро, горячо, вся вдруг вспыхнув и закрасневшись, и, повернувшись, вышлана этот раз так быстро, что никто и сообразить не успел, зачем это онавозвращалась. Видели только, что она пошептала что-то Нине Александровне и,кажется, руку ее поцеловала. Но Варя видела и слышала всё, и с удивлениемпроводила ее глазами.

Ганя опомнился и бросился провожать Настасью Филипповну, ноона уж вышла. Он догнал ее на лестнице.

— Не провожайте! — крикнула она ему. — До свидания, довечера! Непременно же, слышите!

Он воротился смущенный, задумчивый; тяжелая загадка ложиласьему на душу, еще тяжелее, чем прежде. Мерещился и князь… Он до того забылся,что едва разглядел, как целая Рогожинская толпа валила мимо его и дажезатолкала его в дверях, наскоро выбираясь из квартиры вслед за Рогожиным. Всегромко в голос толковали о чем-то. Сам Рогожин шел с Птицыным и настойчивотвердил о чем-то важном и, повидимому, неотлагательном.

— Проиграл, Ганька! — крикнул он, проходя мимо. Ганятревожно посмотрел им вслед.

Князь ушел из гостиной и затворился в своей комнате. К немутотчас же прибежал Коля утешать его. Бедный мальчик, казалось, не мог ужетеперь от него отвязаться.

— Это вы хорошо, что ушли, — сказал он, — там теперькутерьма еще пуще чем давеча пойдет, и каждый-то день у нас так, и всё чрез этуНастасью Филипповну заварилось.

— Тут у вас много разного наболело и наросло, Коля — заметилкнязь.

— Да, наболело. Про нас и говорить нечего. Сами виноваты вовсем. А вот у меня есть один большой друг, этот еще несчастнее. Хотите, я васпознакомлю?

— Очень хочу. Ваш товарищ?

— Да, почти как товарищ. Я вам потом это все разъясню… Ахороша Настасья Филипповна, как вы думаете? Я ведь ее никогда еще до сих пор невидывал, а ужасно старался. Просто ослепила. Я бы Ганьке все простил, если б онпо любви; да зачем он деньги берет, вот беда!

— Да, мне ваш брат не очень нравится.

— Ну, еще бы! Вам-то после… А знаете, я терпеть не могу этихразных мнений. Какой-нибудь сумасшедший или дурак, или злодей в сумасшедшемвиде даст пощечину, и вот уж человек на всю жизнь обесчещен, и смыть не можетиначе как кровью, или чтоб у него там на коленках прощенья просили. По-моему,это нелепо и деспотизм. На этом Лермонтова драма Маскарад основана, и — глупо,по-моему. То-есть, я хочу сказать, не натурально. Но ведь он ее почти в детствеписал.

— Мне ваша сестра очень понравилась.

— Как она в рожу-то Ганьке плюнула. Смелая Варька! А вы такне плюнули, и я уверен, что не от недостатка смелости. Да вот она и сама, легкана помине. Я знал, что она придет; она благородная, хоть и есть недостатки.

— А тебе тут нечего, — прежде всего накинулась на него Варя,— ступай к отцу. Надоедает он вам, князь?

— Совсем нет, напротив.

— Ну, старшая, пошла! Вот это-то в ней и скверно. А кстати,я ведь думал, что отец наверно с Рогожиным уедет. Кается, должно быть, теперь.Посмотреть, что с ним в самом деле, — прибавил Коля выходя.

— Слава богу, увела и уложила маменьку, и ничего невозобновлялось. Ганя сконфужен и очень задумчив. Да и есть о чем. Каков урок!..Я поблагодарить вас еще раз пришла и спросить, князь: вы до сих пор не знавалиНастасью Филипповну?

— Нет, не знал.

— С какой же вы стати сказали ей прямо в глаза, что она “нетакая”. И, кажется, угадали. Оказалось, что и действительно, может быть, нетакая. Впрочем, я ее не разберу! Конечно, у ней была цель оскорбить, это ясно.Я и прежде о ней тоже много странного слышала. Но если она приехала нас звать,то как же она начала обходиться с мамашей? Птицын ее отлично знает, он говорит,что и угадать ее не мог давеча. А с Рогожиным? Так нельзя разговаривать, еслисебя уважаешь, в доме своего… Маменька тоже о вас очень беспокоится.

— Ничего! — сказал князь и махнул рукой.

— И как это она вас послушалась…

— Чего послушалась?

— Вы ей сказали, что ей стыдно, и она вдруг вся изменилась.Вы на нее влияние имеете, князь, — прибавила, чуть-чуть усмехнувшись, Варя.