Они с Джоном наклонились над цифровым планшетом, я тоже попросил посмотреть. Они подтолкнули его ко мне. Страница на «Фейсбуке». Там было все больше и больше посетителей. Сверху появилось кое-что новенькое. Опрос… Он был озаглавлен: «Кто убил Наоми?» Каждый мог проголосовать.

За «Генри», удерживающего первую строчку рейтинга, проголосовало 48 %.

За этим следовало «мать Наоми» – 22 %.

«Серийный убийца, который случайно здесь оказался» – 17 %.

«Нет определенного мнения» – 13 %.

Я недоверчиво уставился на экран. Чарли стукнул кулаком по столу.

– Надо заявить об этом копам! Пускай заставят закрыть эту дрянь!

– Сделав это, мы рискуем привлечь к себе внимание, – заметил Джонни.

– И что? Мы же друзья, черт! – взорвался Чарли, голос которого сломался под конец фразы.

– Генри, тебе надо предупредить Лив, – предложила Кайла. – Она сделает все необходимое.

Я покачал головой. Внезапно мне совершенно расхотелось идти в школу. Я пожалел, что не остался дома.

Вот так мы и пришли в тот день на занятия. Когда мы направлялись к шкафчикам с вещами, Чарли, Джонни и Кайла образовали вокруг меня нечто вроде личной охраны. Насколько я помню, мы поднялись в коридоры, и все оборачивались, чтобы посмотреть на нас, точнее – на меня. Все наблюдали, таращились; некоторые украдкой, другие открыто, глядя с нескрываемой враждебностью. Я различал перешептывания, слова, которыми обменивались при моем появлении, замечал рты, тянущиеся к ушам слушателей. Я задумался, сколько из них проголосовало – и за кого.

В метре от своего шкафчика я остановился.

К нему была прикреплена записка.

Я задержал дыхание. Я колебался, стоит ли идти дальше, но затем наклонился, чтобы прочесть:

Я порвал записку.

Обернулся.

Взгляды были все еще устремлены на меня. Опустив голову, я побежал к административному зданию и снова заметил журналистов, на этот раз столпившихся на школьной парковке. Мелькнула мысль, что вряд ли у них возникнут трудности с поиском добровольцев, жаждущих своих четверти часа славы.

* * *

Джим Ловизек – просто суперский директор. Я говорю о его внешнем виде, поскольку в остальном он без колебаний сурово наказывает нарушителей за проступки. Выше ста девяноста ростом, он похож на викинга со светлой густой шевелюрой, которую я всегда видел только разлохмаченной. Черты лица грубоваты, но с открытой улыбкой под усами, которые он сбрил только один раз, – и вся школа была потрясена сильнее, чем если б он предстал перед нами голышом. Впрочем, возможно, и он тоже, так как больше такого не повторял. Он знает каждого из трех сотен учеников. И самым первым приходит на матчи наших команд.

В то утро, когда я оказался в его тесном кабинете, у Ловизека было зловещее выражение лица. Не говоря ни слова, он указал мне на единственный стул.

Некоторое время мы оба сидели, не произнося ни слова. Я отвел взгляд на афишу старого фильма 80-х «Директор». Там был изображен Джеймс Белуши, который штурмует двери школы на мотоцикле. В аннотации говорилось: «Школа ищет директора. Владеющего всеми единоборствами. Хорошего стрелка. Любящего молодежь». У Джима Ловизека тоже есть мотоцикл.

Затем он сказал с трогательной искренностью:

– Генри, мне действительно очень жаль, что все это случилось с Наоми. Черт, я знаю, как вы были близки. Мне самому хреново от этой истории, правда.

Удивленный, я уставился на него. Ибо никогда раньше не слышал, чтобы директор употреблял такие слова в разговоре с учащимся.

– Вчера, – продолжал он, – ты ушел из школы, никого не предупредив. Ты не ответил на мою эсэмэску… Как и твои друзья. Это из-за Наоми, не так ли?

Я молча кивнул.

– Обычно поведение такого рода – это… но ладно, забудем, хорошо? Как ты себя чувствуешь, силы есть? Потому что если ты предпочтешь взять один или два свободных дня…

Я снова подумал обо всех этих взглядах и отрицательно помотал головой. Я не хотел выглядеть еще более виновным.

– Хорошо. В таком случае ты можешь вернуться в класс. Но знай, что, если тебе понадобится с кем-то поговорить, я здесь, понятно? Прошу тебя подумать. И… – Перед тем как продолжить, он откашлялся, чтобы прочистить горло. – Меня известили обо всей грязи, которая распространяется в Паутине. Полагаю, ты уже в курсе. Мы предупредили полицию… А также социальную сеть. Очень скоро страница должна быть заблокирована. И я надеюсь…

Директор встал и положил одну из своих мощных лап мне на плечо, провожая до двери, которая находилась меньше чем в двух метрах от моего стула. Коридоры были пустынны, все разошлись по классам, и я не торопясь направился к кабинету общественных наук.

Сосредоточиться мне не удалось. Мой разум был словно маслом вымазан. Ему ни за что не удавалось зацепиться. Мысли бродили очень далеко от школы. Появлялись и исчезали образы Наоми, словно куски дерева в морских волнах. Я чувствовал на себе все взгляды, включая взгляд молодой преподавательницы по обществоведению. Затем пришло время перерыва на кофе. Снова взгляды… Мы встретились за нашим столом, где обычно. В другое время – самый лучший момент дня; но внезапно мы посмотрели на пустой стул, и все прошло: никто больше не был голоден.

– К черту, – коротко бросил Чарли.

«Но вот в чем горе, – сказал я себе, наклоняясь над тарелкой. – Наоми еще в нас».

Что вызывало у меня ужас – это осознание, что само чувство, будто она здесь, скоро исчезнет. С каждым днем оно станет слабеть, боль будет не такой мучительной; я вернусь к жизни: вначале осторожно, словно выздоравливая от тяжелой болезни. Снова будут радости, желания, надежды – может быть, даже встречи, – и Наоми медленно канет в прошлое. Сначала воспоминания о ней будут появляться на каждом шагу. До ужаса ясные. Стоит донестись какой-то фразе, промелькнуть на улице силуэту, похожему на нее, прозвучать песне на радио. Ее лицо, ее голос, ее улыбка… Примерно на минуту меня снова накроет приступ невыносимой боли. А потом все, что связано с ней, будет становиться все более далеким. И однажды утром – через два года, а может быть, через десять лет – я ее забуду. Наоми станет в моем сознании всего лишь именем. Призраком.

Далеким и недостижимым.

Окончательно мертвым.

Вот это совершенно недопустимо.

* * *

Этот день я продрейфовал, будто корабль, отдавший швартовы и двигающийся куда-то в тумане. Я мысленно зализывал свои раны, размышляя над тем, какое извращенное божество могло сделать из моей жизни игру, где правила нарушены с самого начала, когда, идя по коридору мимо тренажерного зала, я почувствовал, как чья-то рука схватила меня и затащила внутрь.

– Иди сюда. Надо поговорить, – сказал мне на ухо голос Шейна Кьюзика.