Женщина была терпелива и спокойна, но моя реакция ее не обманула. Приму ли я Уилла, если он вернется? Я ответила, что не знаю. Все случилось десять лет назад, мне нужно услышать всю историю от него. Социальный работник сказала, что ей нужно встретиться со мной и с детьми, чтобы убедиться в том, что они не подвергались растлению. Я сказала, что этого точно не было, но она стояла на своем.

– Уилл никогда не оставался с ними наедине, – сказала я, и это была чистая правда.

Он слишком редко бывал дома, чтобы остаться наедине с девочками. Я всегда находилась рядом. Он никогда не проявлял к ним особого интереса, и все физические игры обычно устраивала я сама. Мне даже приходилось просить его поговорить с ними по телефону, когда он звонил. Уилл – человек сдержанный. Хотя он часто говорил, что любит их, но к физическому контакту не стремился. Он никогда не укладывал их в постель и не помогал одеваться. Со мной он был очень нежен, но к детям особой любви не проявлял.

– А когда вы спали?

– У меня страшная бессонница, – ответила я. – И когда Уилл был дома, я почти не спала. Стоило ему повернуться, я тут же просыпалась, потому что это было очень непривычно.

И это тоже была чистая правда.

– Вы не можете знать, – возразила женщина.

– Могу, – ответила я.

* * *

В детстве меня растлил знакомый моих родителей – он играл с нами в прятки и первой нашел меня. Все выглядело вполне невинно, но имело страшный смысл. Мой насильник превратил все произошедшее в секретную игру для нас двоих. В то время я не знала, что это неправильно. И не понимала, что он делает что-то непозволительное, и не могла никому рассказать. Воспоминание пробудилось, когда мне исполнилось семнадцать, и тогда все стало ясно. Прошло немало времени, прежде чем я осознала, что случилось, и поняла, как относиться к себе – ведь в свое время я не увидела в этом ничего плохого. Со временем я поняла, что у меня есть выбор, и решила не быть жертвой.

Поэтому своим дочерям я рассказала о сексе, когда им было три года, – рассказала просто, по-научному, в духе «вот так это делается». Я рассказала, что они могут трогать свои ягодицы и мыть себя между ногами, но никто другой не должен делать этого без их разрешения. Порывшись в интернете, узнала, что педофилы не трогают детей, которые научно рассуждают о сексе: ведь такие дети могут правильно описать, что с ними происходило. Когда педофил впервые подходит к ребенку и демонстрирует ему свой пенис, то ребенка, который скажет «это пенис», он предпочтет оставить в покое. Такой ребенок – неподходящая жертва. Контроль и растление часто зависят от молчания. Педофилу нужен ребенок, который не знает нужных слов и не обладает знаниями, чтобы понять, что с ним происходит.

Я вооружила своих детей словами и знаниями в такой степени, что моя старшая дочь Робин, когда ей было пять лет, спросила своего отца и его новую подружку: «Папа, а ты вводишь сперму внутрь Эммы?» Отец был шокирован, но сумел как-то ответить.

Я говорила детям, что взрослые, которые попытаются трогать их неподобающим образом, – плохие люди, кем бы они ни были. Если кто-то скажет, что о чем-то не надо рассказывать мамочке, это сигнал тревоги. Это означает, что неправильно поступает взрослый, а не они сами, и нужно сразу же обо всем рассказать мамочке – кем бы ни был этот человек.

Меня удивляет, что мы учим детей остерегаться незнакомцев, но не объясняем, что и почему могут сделать эти люди. Большинство тех, кто подвергся растлению, стали жертвами знакомых людей, а не незнакомцев, и все же мы воспитываем детей так, что, когда это происходит, дети считают, что неправильно поступили они, а не растлители.

Я знала, что мои девочки это хорошо усвоили, потому что как-то раз, когда дети остались с моей матерью, она позвонила мне и сердито сказала, что Робин (а ей тогда было четыре года) не позволяет помыть ей попку. Хотя это была моя мама, замечательная женщина, которую Робин любила и уважала, но дочь стояла на своем и твердила, что должна сделать это только сама. Я была полностью согласна с ней, о чем и сказала маме. Я так гордилась своей малышкой.

* * *

Поэтому я сказала социальному работнику, что точно знаю: моих девочек никто не трогал. В глубине души я считала своего мужа героем, неспособным на подобную низость.

Она сказала мне, что, если он вернется домой, я должна сообщить социальным службам, и оставаться в доме ему нельзя.

Я вышла из кабинета в состоянии эмоционального стресса. Онемевшая и раздавленная, уже не знала, что думать. Мне казалось, я тону. В дороге позвонила Уиллу и рассказала ему об информации социальной службы. Он был сильно раздражен и объяснил все по-своему: девочке, когда к ней обратились за помощью, было четырнадцать, и она подписала документ, подтверждающий, что она понимала все происходящее и его работу. Уилл меня успокоил, сказал, что девушке уже за двадцать, и мы можем поговорить с ней по телефону, чтобы она подтвердила его слова.

Разговор состоялся не сразу, но через несколько дней Уилл все же его устроил. Мы побеседовали, и девушка прислала мне подробное описание всего, что происходило в то время. Уилл организовал наш разговор через мессенджер и велел мне ни при каких обстоятельствах не называть своего подлинного имени.

Я позвонила по мобильному номеру, который дал мне он. Девушка назвала свое имя и дату рождения, чтобы подтвердить свою личность, и сказала, что действительно отправила мне заявление – и все, что в нем изложено, чистая правда.

– Спасибо… спасибо большое… – произнесла я, и разговор прервался.

Я вернулась к компьютеру и связалась с Уиллом. Спросила его, кем он представил меня Анне. Он точно не ответил, лишь сказал, что я каким-то образом связана с ним и должна узнать определенные детали из его прошлого.

А потом я получила ее заявление.

Привет, меня зовут Анна. Вы должны знать, что я познакомилась с Биллом, когда мне было девять. Он был добр ко мне, хотя не мог уделять много времени из-за того, что работал на правительство (он говорит, что вы об этом знаете…). Он всегда помогал мне во всем, что бы мне ни потребовалось.

Я всегда знала, что