когда-нибудь это снова всплывет, и, хотя прошло много времени, мне все еще стыдно думать и говорить об этом. Нам объяснили, что мы должны говорить, и мы сделали то, о чем нас просили. Я знаю лишь, что все прошло успешно, и после этого все стало хорошо. Мы всего лишь подчинялись инструкциям. В действительности ничего не было, и он никогда не делал ничего, выходящего за рамки нормального. После этого нам пришлось много отвечать на вопросы, но с тех пор никаких контактов с социальными службами у нас не было.

Если вы захотите узнать что-то еще, я могу поговорить с вами через веб-камеру в воскресенье вечером. Вы увидите меня и будете знать, кто я такая. Серьезно, он отличный парень, и он никогда не делал мне ничего плохого.

Надеюсь, это вам поможет.

А.

Если девушка так пишет, значит, Уилл говорил правду. Впрочем, разговор через камеру не состоялся, Анна написала мне, что она занята.

Теперь доказательства у меня были, но я не могла ни с кем ими поделиться – в том числе, конечно же, и с социальной службой.

Но тюремное заключение мужу все еще грозило. Ему нужно было опровергать различные обвинения – например, обвинение в мошенничестве. Он твердил, что все это недоразумение. Он встречался с важными людьми и говорил мне, что его просили сделать что-то в обмен на «услуги» по снятию обвинений. Уилл сказал, что его адвокат предложил мне обратиться в Службу уголовного преследования с просьбой снять с него обвинение в двоеженстве. Он был уверен, что это поможет. Составил черновик письма и попросил меня отправить его по адресу. Вот это письмо:

Мое имя Мэри Джордан (урожденная Тернер Томсон), и я пишу по поручению Уильяма Джордана, которого арестовали по подозрению в двоеженстве. Он находится в полицейском участке Уитни, Оксфорд, где ему завтра должны предъявить обвинение.

Я считаю, что тот, кто решил обвинить его в этом, должен кое-что знать, чтобы вынести справедливое и разумное решение, которое не повредит никому из заинтересованных сторон больше, чем уже повредила сама перспектива подобного обвинения.

Для меня важно сказать, что, хотя я являюсь пострадавшей стороной, но не чувствую себя «жертвой» в традиционном смысле слова. Хотя я не знала о его семейном положении, пока это не стало известно, справедливо будет заметить, что к моменту совершения этого правонарушения у нас с Уиллом уже сложились тесные отношения. Когда же стало ясно, что у нас будет ребенок, он почувствовал себя обязанным совершить то, что совершил, во имя законности. Хотя он всегда «работал удаленно» от дома (по причинам, которые теперь стали более очевидными…), он всегда был очень любящим и надежным отцом и «мужем» и до сих пор продолжает оказывать финансовую поддержку нашей семье.

Я просила бы учесть, какое влияние это обвинение окажет на наших детей: публичность может пагубно сказаться на них сейчас и в будущем. Уилл не сможет поддерживать их материально, а его осуждение повлияет на их самооценку. Они более не смогут считать себя детьми, которых любят и о которых заботятся оба родителя. Я твердо убеждена, что все это – уже достаточное наказание и любые дальнейшие действия станут наказанием для всех нас, кто не повинен ни в каких правонарушениях.

Я возразила, что не была беременна, когда мы поженились, Эйлид родилась в феврале, задолго до нашей свадьбы, но Уилл сказал, что важен принцип. И тогда я просто сделала то, о чем он меня просил: распечатала письмо и отправила его по факсу.

Мне пришлось снова встретиться с социальным работником, и все повторилось. На этот раз она хотела, чтобы я приняла решение, что делать дальше. Кроме того, она хотела прийти ко мне домой и убедиться, что я хорошая мать.

Я была страшно напугана. И не могла потерять своих детей – их я бы не отдала никому и ни за что. Никогда не понимала тех, для кого муж важнее детей. Если бы передо мной стоял такой выбор, я бы сделала его, не раздумывая.

Уилл сказал мне, что это преследование и что у них нет на это права. Он велел мне встретиться с адвокатом и предложил поговорить с тем, кто помогал ему в прошлом. Адвокат знал, что Уилл работает на разведку. Он договорился о встрече, но за полчаса до назначенного времени позвонил и сказал, что дал мне неверный контакт и это не тот адвокат. Я все равно решила пойти. Я знала, что адвокат должен хранить конфиденциальность, поэтому могла говорить с ним откровенно. Мне нужно было хоть с кем-то поговорить, чтобы меня поняли.

Адвокат оказался жестоким в истинном эмоциональном смысле слова. Впервые за шесть лет я попыталась описать свою ситуацию, но мне было трудно подобрать слова и хоть что-то рассказать. Я перечисляла факты, но не могла вспомнить или озвучить, откуда я это знаю. Мне было физически трудно говорить и описывать свое положение.

Адвокат меня оборвал. Все это он слышал и раньше. Он защищал педофилов и слышал самые разные оправдания – от «Бог велел мне сделать это» до сюжета с «офицером разведки».

– Но я же общалась с другими людьми из его окружения, – беспомощно пробормотала я. – Я знаю их.

– Нет, – отрезал адвокат. – Если он был в тюрьме для сексуальных преступников, то теперь у него множество контактов и людей, которые будут ему помогать. Эти люди помогают друг другу обрабатывать своих жертв – они всегда так работают.

Я уже ничего не понимала, вышла из офиса адвоката, села в машину и зарыдала. Сердце мое было разбито. И не потому, что адвокат был прав, и не потому, что что-то изменилось. Просто мне открылась простая истина.

Я верила Уиллу, но бросила бы его, не раздумывая, чтобы сохранить своих детей. Если мир так считает – если так считает социальный работник и адвокат, – мне придется порвать эти отношения. Я позвонила Уиллу и все ему сказала. Не важно, какова реальная ситуация, адвокат сказал, что социальные службы смогут забрать моих детей, если я сохраню контакты и отношения с ним. Адвокат однозначно сказал, что никаких прав у меня нет. А я не могу позволить, чтобы это случилось.

Я была просто раздавлена. «Они» победили.

Уилл начал спорить, сказал, что я должна подумать. Он говорил, что социальная служба не имеет права забирать детей, что он будет посещать психолога, сделает все, чтобы сохранить семью. Мы с этим справимся.

Я была напугана и расстроена. И просто не могла всего