от страха чуть не хватил инфаркт… Или что у нее закружилась голова, и она долго не могла прийти в себя. В этих случаях ее принимают за наркоманку.

Иногда она запирается в биотуалетах. Но они не дают ей чувства защищенности: чтобы ощутить покой, она должна затеряться, стать невидимой точкой на карте города. Порой та же потребность возникает у нее дома. Я не сказала об этом Даниэле, но однажды утром, когда я пошла ее будить, увидела, что постель не смята. Сначала я подумала, что она в душе (Лаура умеет двигаться бесшумно, как призрак, и не раз пугала меня до смерти, неожиданно появившись на пороге комнаты). Аккуратно сложенная одежда лежала на обычном месте, на кресле у письменного стола. Внезапно я услышала стук, доносящийся непонятно откуда. Затем – странный звук, словно мелкий зверек что-то грызет за плинтусом. Я удивленно огляделась. И в конце концов поняла: моя дочь спала в шкафу.

Лаура курит. Для меня это еще один повод для головной боли. Перед тем, как отправиться в свои безумные экскурсии по городу, она заходит в табачную лавку на углу. Выйдя, сразу вскрывает пачку и закуривает. Вечером она возвращается домой, прожевав несколько упаковок резинки, но запах все равно остается.

Если вдуматься, она не делает ничего плохого. Даже не пропускает сеансов у Франчески, психотерапевта, которую Дона считает гениальной. У нее появился круг друзей. Она привлекательна внешне – в первое время Кристиан с седьмого этажа заглядывался на нее. Соседи, с которыми она регулярно встречалась в лифте, в итоге пригласили ее на вечеринку. Я тут же поделилась с Даниэле своей тревогой: «Она ведь не имеет представления, что это такое!» Так оно и было. Лаура не знала, что значит встречаться с мальчиками, целоваться, обжиматься и тому подобное. Она вышла из дому с безупречным легким макияжем. Я удивилась: «Кто научил ее этому?» Даниэле промолчал, и больше мы к этой теме не возвращались.

Ночью я открываю глаза и обнаруживаю, что сижу на кровати. Длится это, наверно, всего несколько секунд, но они кажутся вечностью: я не понимаю, где я, что за тип спит рядом, чья это комната. Самое ужасное происходит в начале: я не могу вспомнить, как меня зовут. «Лаура», – проносится в голове. После этого все начинает выстраиваться в четкую линию, невидимая нить обретает цвет, и я нахожу дорогу домой. Когда снова откидываюсь на подушку, я уже знаю: моя дочь здесь, рядом со мной храпит Даниэле. Марко больше нет. А я – это я, в моей новой жизни, которую собрал заново на своем полотне какой-то безумный художник.

В результате на сеансах у Франчески я больше говорю о себе, чем о Лауре. Она хороший специалист и очень мило держится – возможно, для того, чтобы сохранить ясность ума, ей приходится прибегать к наркотикам. Вот она сидит за своим письменным столом и извлекает из человеческих душ сгустки тьмы. Взглянешь на эту женщину – и кажется, ничто на свете не способно вывести ее из равновесия. Она записывает, подчеркивает, запоминает. А потом говорит: «Вы все еще переживаете свою травму». Или: «Лаура не единственная, кто нуждается в реабилитации».

Уместны ли такие слова, когда речь идет о возвращении пропавшей дочери? Ведь мне следовало бы сиять от радости, вопить во всю глотку от счастья. А я живу у себя дома так, словно в конце коридора разверзлась черная дыра, которая засасывает все и останавливает время. У меня рябит в глазах, как бывает в периоды запоя, но я уже несколько лет не притрагиваюсь к бутылке. «Вам надо прекратить слежку за ней, – говорит Франческа. – Отпустите ее. Дайте ей затеряться в окружающем мире. И вы увидите, что рецидивы станут все реже и слабее…»

Отпустить, дать затеряться. Однажды я уже это сделала, причем очень жестоко. Как в свое время сделал со мной Марко: раскрыл ладони и дунул на бабочку с горящими крыльями. Я смотрю на гениальную психологиню и говорю: «Я не могу допустить, чтобы с моей дочерью случилось еще что-то плохое». Но ужас в том, что, говоря «с моей дочерью», я на самом деле думаю о себе. Лаура оказывается на втором месте. «На то, чтобы эта рана затянулась, у меня ушло почти пятнадцать лет. Я не была готова. Придется все начинать сначала». Где-то в глубине подсознания сидит мой безумный двойник, который кричит днем и ночью: твоей дочери не следовало возвращаться. Ее возвращение свело на нет всю работу, которую ты проделала, чтобы спасти себя».

Даниэле ласков с Лаурой, но пристально приглядывается к ней. Поскольку она не дура, то быстро ловит его на этом и вступает в игру, позволяет просвечивать себя, словно рентгеновскими лучами. Она аккуратна, внимательна. Держится безупречно. Рассказав об ужине с друзьями, осторожно добавляет: «Мне бы компьютер, пусть даже не новый. Я должна работать». Над чем? Для кого? Так или иначе, Даниэле привез домой здоровенный ящик, какими три года назад пользовались в учреждениях: в последнее время машина стояла в архиве и собирала пыль. Когда Лаура увидела компьютер, взгляд у нее загорелся от радости. Странно было это видеть. Потом она сказала: «Спасибо».

Ночью она сидит там, наверху. Долгими часами я смотрю на голубоватый свет, который просачивается из-под ее двери. Днем она выходит в город, гуляет, а я хожу за ней по пятам, хоть и чувствую из-за этого отвращение к самой себе. Раз в неделю я отправляюсь к Франческе излить душу: «Страшно выговорить, но это чистая правда: я ей не доверяю. Она что-то скрывает». Выдерживаю паузу и добавляю: «Моя дочь курит». Каждый такой поединок я проигрываю с первого выпада. «Реакция вашей дочери необычна». Смотрю на нее недобрым взглядом: «И вы считаете это нормальным?»

* * *

«Она сказала, что ей нужна моя дружба», – говорю я Даниэле. Это его потрясло: он знал, что я чувствую, когда слышу от кого-то подобные слова. Мне понадобилось два дня, чтобы изъявить согласие.

Лаура выкладывает в соцсети фотографии, песни. Всякий раз, как я вижу на домашней странице ее пост, у меня кружится голова. Она исчезает на четырнадцать лет, а вернувшись, копирует данные и вставляет в строку URL-адрес. Ей нравятся музыканты, о которых я никогда не слышала. Однажды, когда Даниэле читал одно из ее эссе, чтобы поскорее заснуть, я сказала: «Возможно, там есть закодированная информация. – Потом добавила: – А вдруг Лаура хочет нам что-то сообщить?» Когда я несу такой вот бред, мой спутник жизни смотрит на меня с недоумением и растерянностью: оказывается, он совсем меня не знает. Однако