Инесса Арманд (1874−1920): уроженка Парижа, французско-русская большевичка и феминистка, ставшая ключевой фигурой дореволюционного коммунистического движения. После 1917 г. была членом Моссовета и возглавляла Женотдел ЦК РКП(б), боролась за равенство полов и социализацию домашнего труда. Она трудилась над организацией детских домов, кафе для широких масс и общественных прачечных вплоть до безвременной, в возрасте 46 лет, смерти от холеры. Публикуется с разрешения «Спутника».

Мы с Кеном недолгое время встречались в 1988-м, когда учились в колледже. Хотя он уже доучивался, а я была первокурсницей, мы жили в одном общежитии и имели общий круг знакомств. Однако мне было всего 18, а он готовился к выпуску; мы оба знали, что отношения неизбежно будут короткими, к тому же с самого начала понимали, что наша дружба более ценна, чем мимолетный роман. Нас объединяли интеллектуальные интересы, и мы много времени посвящали обсуждению книг, музыки и политики. Мы оба любили Спрингстина и Дилана. Он познакомил меня с Dire Straits, я заразила его страстью к U2. Я правила его статьи, он учил меня основам макроэкономической теории, тогда как я помогала ему готовиться к экзамену. Когда он получил диплом и уехал в Нью-Йорк, я бросила колледж и улетела в Европу. Мы регулярно обменивались письмами (бумажными), пока изобретение электронной почты не перевело наше общение из аналогового формата в цифровой. Когда я вернулась в Калифорнию оканчивать бакалавриат, мы стали созваниваться каждые пару недель. Ему не терпелось узнать, что я изучаю в университете. Думаю, он всегда подозревал, что я стану ученой дамой, – вероятно, поэтому мы ни разу не задумались о том, чтобы снова сойтись.

Кен погиб прежде, чем я получила степень PhD, и мне до сих пор не хватает его заинтересованных расспросов и неисчерпаемого любопытства. Много лет после 2001 г. я ловила себя на желании позвонить ему, чтобы рассказать о прочитанной статье или об исследовании для очередной своей книги. Модель, предложенная сексуально-экономической теорией, понравилась бы ему, и он привел бы бесчисленные данные, доказывающие справедливость этого взгляда на гетеросексуальные отношения. Долгое время Кена напрягало (в дальнейшем интриговало), что я не соответствую его представлению о том, чего хочет женщина. По его мнению, я попросту выпадала из статистики. Однако через много лет, погрузившись в стипендиальную программу изучения взаимосвязи экономической независимости и сексуальности женщин, я пожалела, что не могу сказать Кену, что его взгляд на женщин существует исключительно при капитализме. То, что он считал «естественным», было лишь следствием определенной организации общества.

Чтобы это доказать, я бы отправила ему ситуационное исследование из Советского Союза, показавшее, что в 1970-х и 1980-х гг. идеи Александры Коллонтай о социалистической сексуальной морали все-таки начали распространяться в социалистическом мире. В 1997 и 2005 гг. два российских социолога, Анна Темкина и Елена Здравомыслова, провели углубленные биографические интервью в двух группах российских женщин из среднего класса. Они изучили связанные со сменой поколений изменения в том, как женщины описывают свои романы, как при Советском Союзе, так и после. Исследование выявило пять основных нарративов в описании женщинами гетеросексуальных отношений с мужчинами, в терминологии авторов, «сексуальных сценариев»: ориентированный на рождение ребенка, романтический, дружеский, гедонистический и инструментальный. В интервьюировании 1997 г. русские исследовательницы обнаружили, что советское «молчаливое поколение» (родившиеся в 1920−1945 гг.) опиралось в основном на сценарий, ориентированный на рождение ребенка, согласно которому секс – нечто такое, что приходится терпеть в браке, чтобы иметь детей. Любовь и удовольствие тут ни при чем. Хотя советские женщины после 1955 г. снова имели возможность делать аборты, отсутствие средств контроля рождаемости и двойное бремя работы и семейных обязанностей угнетали сексуальную функцию многих из них. Сомневаться не приходится: у этого поколения советских женщин секс был ни к черту[121].

Ситуация начала меняться после смерти Сталина. Несмотря на прежний дефицит приватности из-за нехватки жилья, скудость официального секспросвета и полное отсутствие эротики (любая порнография была запрещена), в исследовании Темкиной и Здравомысловой горожанки из среднего класса, родившиеся между 1945 и 1965 г., свидетельствовали о выраженном отходе от сценария, ориентированного на продолжение рода. Взгляд на сексуальные отношения через призму чадородия сохранялся, но дополнился двумя новыми способами восприятия сексуальности: романтическим и дружеским. Появление романтического сценария стало результатом масштабного сдвига советских общественных нарративов о сексуальности. В позднесоветскую эпоху врачи, психологи и другие специалисты начали подчеркивать важность «настоящей любви», «общих интересов» и «духовного единства» как основы успешного брака. «Романтический сценарий предполагает, что сексуальная жизнь понимается как неотъемлемая часть сильной эмоциональной привязанности и чувств, – пишут русские исследовательницы. – Секс описывается как атрибут любви, увлечения и страсти. Любовь является центральной категорией в повествовании о сексуальном опыте». Романтический сценарий сексуальности – это именно то, что ранние социалисты, в частности Август Бебель и Александра Коллонтай, могли бы себе представить в обществе, в котором экономические соображения не давят на выбор партнера в любви[122].

Еще один взгляд на секс у женщин среднего класса в позднесоветский период – это дружеский сценарий. Секс без обязательств с партнером противоположного пола описывался как важная часть взаимной привязанности двух людей, работавших вместе или принадлежавших к одному кругу общения. Этот сценарий, предположительно, сложился потому, что женщины располагали собственными ресурсами и не зависели от мужчин в удовлетворении базовых потребностей. Некоторые советские городские жительницы чувствовали надежность своего экономического положения, и сексуальность утратила статус обменного ресурса, ею стало возможно делиться безвозмездно[123].

Если сексуально-экономическая теория верна, можно предположить, что появление свободных рынков и стремительное разрушение социального государства после краха СССР вызвало возвращение установок, согласно которым женская сексуальность вновь становится товаром. Именно это Темкина и Здравомыслова обнаружили, опросив в 1997 и 2005 гг. женщин постсоветского поколения. Помимо «гедонистического сценария», в котором секс имеет целью собственное удовольствие, часто связанное с сексуальными игрушками и другими товарами, которые можно купить (в советскую эпоху этот сценарий, по понятным причинам, отсутствовал), они заметили появление нарратива, который назвали «инструментальным сценарием». Он повсеместно распространился вместе со свободными рынками. «Коммерциализация различных сфер социальной жизни, гендерная поляризация и неравенство, а также отсутствие ресурсов оправдывают инструментальный сценарий сексуальности, – пишут Темкина и Здравомыслова. – Согласно этому сценарию, сексуализированную женственность (и молодость) можно выгодно обменять на материальные и другие блага. В этом сценарии брак представляется расчетом». Превращение в товар женской сексуальности в России проявилось в стремительном расширении сфер секс-индустрии и порнографии, распространении браков по расчету ради денег и, в терминологии авторов, «спонсорства», когда богатые мужчины обеспечивают своих женщин. По данным Темкиной и Здравомысловой, инструментальный сценарий «очень редко обнаруживался в нарративах о половой жизни» женщин старшего возраста, выросших в Советском Союзе[124].