испытывала соблазн подойти к ним и присоединиться к разговору, но опасалась сбить Лиама с настроя; если он сейчас флиртует так же неприкрыто, как накануне утром, то я ему только помешаю. Кроме того, нужно было проявить внимание и к Генри. Он тепло поприветствовал меня в момент прибытия и, обходя всех своих гостей по кругу, неизменно возвращался ко мне — такой фаворитизм вынудил мисс Джексон решительно от нас отвернуться. На мой взгляд, с прошлой нашей встречи ему явно стало лучше, но он все еще был нездоров. Взгляд был мутноват, белки глаз сохраняли желтоватый оттенок. В тот вечер, когда мы с ним познакомились, меня впечатлило, до чего безупречно сидит на нем одежда; сейчас же вещи висели на нем так, словно он усох. Я старалась подмечать все эти мелочи украдкой, чтобы это не бросалось в глаза, но визуальный осмотр крайне важен при постановке диагноза. Мне оставалось лишь надеяться, что мое внимание к нему он примет за любование, а не за странный интерес. Впрочем, я действительно любовалась им — мой взгляд на нем задерживало удовольствие от созерцания, а не один лишь профессиональный интерес: на красивого и умного мужчину, который не скрывает своих симпатий, всегда приятно смотреть.

Он вернулся к беседе о путешествиях, начатой нами несколько дней назад, и фонтанировал идеями, куда нам с братом непременно следует отправиться или, наоборот, ни в коем случае нельзя ехать.

— В Бате уже никто не бывает, за исключением отставных генералов с подагрой и вдов почтенного возраста, которые ездят туда всю жизнь. Вот Челтнем — его увидеть стоит, чудесное неизбитое место. И я сам подумываю съездить туда на несколько дней, если соберется компания.

— Звучит как великолепный план.

Он чуть придвинулся и добавил тише:

— Возможно, вы с братом соблаговолите к нам присоединиться.

Удивительно интимное приглашение от того, с кем я познакомилась совсем недавно, но, возможно, учтивые люди имели обыкновение предлагать подобное, не ожидая утвердительного ответа.

— Я была бы очень рада. Это курорт с источниками?

— Его воды славятся своими оздоравливающими свойствами.

— Значит, и вам они, вероятно, помогут.

Он нахмурился.

— Я полностью оправился. В Челтнеме есть развлечения и помимо тех, что предназначены для немощных.

— В этом нет никаких сомнений — и никто не считает вас немощным, мистер Остен.

Он кивнул.

— Однако мы с братом испытываем тревогу за ваше здоровье. Я надеюсь, что вы позволите ему и дальше регулярно навещать вас.

— Я всегда рад вам обоим. Но не пекитесь обо мне — я полностью оправился.

— Надеюсь на это. И все же нечто в вашем облике вызывает у меня волнение. — Я опустила взгляд — слишком неприкрыто я его изучаю. — Простите меня за такую прямолинейность. Это всего лишь забота о вас.

— Ваше неравнодушие только делает вам честь. В нашем мире, где, боюсь, люди имеют обыкновение думать лишь о себе, подобное встречается весьма редко.

— Вы циник, мистер Остен?

— Нет — если вы подразумеваете под ним того, кто не верит в истинное благородство человеческой души, — негромко сказал он. — Свидетельство его существования передо мной. — Он посмотрел на меня в упор — теплым, нежным и невинным взглядом.

Нет, не невинным. Я внезапно представила, каков он будет в постели: игрив, бесстрашен, готов ко всему, — и густо покраснела от собственных мыслей — схожие, как я подозревала, посещали и его.

— Вы получаете удовольствие от чтения «Гордости и предубеждения»? — Вскоре после того нашего разговора он прислал мне два оставшихся тома романа.

— Пожалуй, даже пуще прежнего.

— Да, перечитывать его столь же приятно. И вы по-прежнему считаете, что написал его мужчина?

Мы оба посмотрели на Джейн, которая все беседовала с Лиамом — теперь куда более увлеченно.

— Ваши доводы были столь убедительны. Я больше… в этом не уверена.

Он бросил на меня многозначительный взгляд, и меня пронзила мысль, что флиртовать, возможно, не так уж и утомительно, если объект подходящий.

— Ну? — спросил Лиам по пути домой; мы были в коляске, правил Уилкокс. — Генри Остен от тебя просто не отходил. Это хорошо. Он с большим увлечением расспрашивал меня о тебе, когда мы утром были в банке. — Они встретились там, чтобы обсудить инвестицию в корнуолльский канал — пятьсот фунтов, с которыми нам предстояло распрощаться навсегда.

Мне стало неловко оттого, что они обсуждали меня, хоть и зря: предполагалось, что так оно все и будет.

— И о чем же? Что он спрашивал? Что ты ему рассказал?

— Что ты благонравна, богата и не обременена никакими обязательствами. Не солгал ведь?

Лиам вежливо отбивался от моих попыток выяснить больше, и я в конце концов сдалась.

— А как твоя беседа с ней?

— Не катастрофа, слава богу. — Прозвучало это настолько серьезно, что я расхохоталась, и он с испугом взглянул на меня. Забывшись, я имею обыкновение гоготать как ненормальная, бешено и долго. В 1815 году я старалась сдерживаться, но смех — он как чих: контролировать его не так просто. — Что такое?

— Ты бесстыжий льстец. По крайней мере, вчера ты вел себя как оный и сегодня, полагаю, тоже, хоть я и не слышала, что ты там говорил.

Он обдумал мое замечание.

— Я старался как мог, — сказал он, и на сей раз смешок я сдержала.

— О чем вы беседовали? — спросила я.

— В основном о книгах.

— О ее книгах?

— Среди прочих.

— Как ты на это отважился?

— Я не сознался, что я в курсе ее авторства, отчего восхищаться ими было куда проще. Разговор естественным образом перешел на них с Фанни Берни и Сэмюэла Ричардсона[21]. Реализм, комедия, матримониальный сюжет.

Я задумалась, стараясь понять, какие эмоции все это у меня вызывает. С одной стороны, его успех — это и мой успех. С другой — почему ему все дается так легко? Несправедливость какая-то.

— Значит, к «Уотсонам» беседу ты вывести так и не смог.

— А как бы ты на моем… — начал было он, но, заметив по моему лицу, что я шучу, улыбнулся. — В следующий раз приложу все силы.

В целом мне не свойственно помнить сны, а те, что я все-таки запоминаю, редко представляют собой интерес; чаще всего я либо бесконечно зашиваю пациентов с травмами, либо безуспешно пытаюсь отыскать какую-то потерявшуюся важную вещь. Но прибытие в 1815 год и встреча с Джейн Остен, похоже, как-то на меня повлияли. Первым мне приснился Исаак из Йорка, увещевавший меня старательнее вписываться в окружение, с чем он сам в 1194 году не справился, а затем, в ночь после знаменательного чаепития, мне приснился Генри: нехарактерно солнечное утро, мы с ним в его двуколке едем по Гайд-парку. Казалось бы, я должна получать удовольствие, но вместо этого меня терзает мысль: «Так не должно быть. Я здесь чужая».