улыбалась. Поддерживала беседу. Изображала оживление. Притворялась, что не замечает озабоченного взгляда Янниса всякий раз, как она осмеливалась взглянуть на него. Заставляла себя не вздрагивать при каждом его прикосновении.

Под кожей у нее словно бегали муравьи. Ей хотелось уползти и спрятаться под скалой, наказать себя за глупость.

Ей даже удалось, с подачи Янниса, рассказать, почему ее назвали Керен, а не Карен. Эту историю он всегда находил забавной.

Она не стала рассказывать о том, что у ее матери роды были трудными. Она сама во время беременности страдала от повышенного давления, как ее мать. Правда, исход оказался различным. Керен и ее мать по-прежнему живы и могут рассказывать о прошлом. Но она не испытывала желания обсуждать это с кем бы то ни было, тем более с посторонними.

— Маме пришлось остаться в больнице еще несколько дней после того, как она родила меня, — сказала Керен гостям.

Те десять дней, что мать провела в больнице, они вдвоем боролись за ее жизнь. То же самое пришлось пережить и самой Керен.

— Поэтому регистрировать меня отправился папа. По пути он зашел на работу, чтобы поделиться радостной новостью, и сослуживцы потащили его в паб, чтобы отпраздновать. Мой папа пьет мало, и я уверена, что тогда он единственный раз согласился. К тому времени, как он дошел до бюро записи актов гражданского состояния, он был пьян и так неразборчиво говорил, что чиновник-регистратор не расслышал, как нужно писать мое имя. Когда папа осознал ошибку, он был так смущен, что ничего не стал исправлять. Маме он признался только через два месяца, — добавила она с улыбкой, которая скрывала неожиданную тоску, сжавшую сердце.

Мама рассердилась на папу, когда он наконец признался, но постепенно привыкла, часто говорила Керен, какое красивое у нее имя и как оно ей подходит. Керен всегда жила с надеждой, что родители случайно попробуют еще что-нибудь новое и постепенно им и другое понравится. Сейчас сердце у нее снова сжалось. Впервые в жизни ей захотелось стать такой же зебровой амадиной, как и остальные Барриджи.

В таком случае у нее была бы хорошая, стабильная работа, возможно, в родном городке, она встречалась бы с симпатичным молодым человеком, скорее всего, тоже из местных, строила планы купить дом, мечтала о свадьбе. Ей было бы уютно, она была бы устроена. И опасность могла бы проистекать только из того, что в страховом полисе называется «форс-мажорными обстоятельствами».

Она получит свою яхту и поплывет в Англию, решила Керен. Она не видела родных с Рождества. И пусть они совсем другие, они всегда пытались ее понять и всегда ее поддерживали. Всегда любили ее.

Единственным человеком, который ее понимал, был Яннис, но его поддержка оказалась ложью, и Керен была дурой, что поверила, будто он по-прежнему ее любит.

Он так хорошо ее понимал, точно знал, что сказать и сделать, чтобы вернуть ее. Если бы не откровения захмелевшей Пен, она бы непременно поверила.

Они покинули Афины уже поздно. Андреас и Пенелопа полетели с ними назад на самолете Янниса. По дороге Яннис и Андреас рассказывали ей — Пенелопа отключилась, не успели они взлететь, — что случилось между ними и Джини Легар и как они уговорили ее передумать и выставить шедевры ее покойного брата через аукционный дом Филипидисов, причем не снижая комиссионных. Судя по восхищенным взглядам, какие Андреас бросал на Янниса, именно младший Филипидис был движущей силой, которая привела к решительному перелому. Она помнила, какими мрачными были братья в начале вечера. Судя по всему, они и не надеялись уломать Джини.

Керен нисколько не сомневалась в том, что Яннису удастся переубедить Джини. Он из тех, кто даже моряку способен продать соленую воду. Как только он смотрит на кого-то своими ярко-голубыми глазами и уделяет ему или ей свое полное внимание, через несколько минут собеседники делаются совсем ручными. Даже она, соорудившая стену вокруг своего сердца, чтобы защититься от него, видела, как за один день ее укрепления были снесены бульдозером.

Как только они приземлились, Андреас и Пенелопа сели в машину Янниса, чтобы их подвезли к дому, — у них была квартира в столице Агона. Так как вилла Янниса находилась ближе к аэродрому, водитель первыми высадил их с Керен. И все же они вернулись на виллу уже в два часа ночи.

Керен вышла из машины и буквально осела от облегчения. Наконец-то можно сбросить маску, которую она носила с тех пор, как Пенелопа взорвала свою бомбу.

Облегчение оказалось коротким, простой передышкой. Она готовилась к тому, что будет дальше.

Они не успели даже закрыть за собой дверь виллы, когда Яннис заключил ее в объятия и впился в нее губами.

Керен опустила руки вдоль корпуса и с трудом преодолевала машинальный чувственный взрыв, который проникал даже сквозь ее онемевший разум.

Он отпрянул и положил руки ей на плечи:

— Что случилось?

Она стряхнула его руки и, набравшись храбрости, посмотрела на него в упор.

Ей больше не хотелось видеть его красивые глаза.

— Я решила, что не останусь. Буду очень тебе признательна, если ты прикажешь сейчас же вернуть мне мою яхту.

Его глаза сверкнули от неожиданности; губы задергались, а потом он с трудом улыбнулся:

— Отличная шутка!

— Никаких шуток, — ровным тоном ответила она. Развернувшись, Керен направилась в кабинет Янниса: — Я ухожу и больше не вернусь.

Узлы в животе скрутились так туго, а силы были на исходе после долгих часов, когда она притворялась, что у нее все прекрасно, что сейчас она не в силах была вынести скандала или самокопания. Она опять поддалась на его жестокие игры. Злоба Янниса после того, как ушла от него, должна была подсказать, что ей следовало быть умнее.

— Что случилось? — Яннис не отставал от нее ни на шаг.

— С чего ты взял, будто что-то случилось?

— С того, что я не идиот.

— Да, — согласилась она. — Ты не идиот. И я тоже. — Она не удержалась и с горечью добавила: — Яннис, я все знаю.

Он схватил ее за руку, не дав открыть дверь кабинета:

— Что ты, по-твоему, знаешь?

Ненавидя себя за то, что по-прежнему воспламеняется от его прикосновения, Керен вырвалась и посмотрела на него, стараясь вложить в свой взгляд как можно больше презрения.

— Что твои отец и брат выдвинули тебе ультиматум: верни меня, чтобы мы могли родить наследника, или тебя вышвырнут из фамильной компании.

Лицо у него посерело. Губы разомкнулись, кадык на шее задвигался, но с губ не слетело ни звука.

— Спасибо, что