Вейдле углубляется в содержание: «С первой же страницы книга захватила меня полностью. На этой первой странице необыкновенно кратко, сжато и необыкновенно выразительно описаны похороны матери будущего доктора Живаго, тогда еще мальчика десяти лет… Фабула и герои романа относятся к прошлому, хоть и к недавнему прошлому, исторические события получили в нем отражение: 1905 год – война, революция, разруха и голод первых послереволюционных лет, Гражданская война, особенно та, что шла на Урале и в Западной Сибири, начало нэпа. Но тут-то и следует подчеркнуть главную особенность романа. Он отражает историю, действие его протекает в истории, но о той истории, о которой пишут сперва в газетах, а потом в учебниках, он знать ничего не знает. Даже имя Ленина встречается в нем только один раз, а могло бы не встречаться и вовсе. Официальная, внешняя и, так сказать, программная сторона истории еще меньше интересует Пастернака, чем она интересовала Толстого в “Войне и мире”. Его интересует только та история, что воплощается в судьбах людей, та, что осмысляет, возносит или калечит и губит человеческую жизнь…

В этой новой большой книге Пастернака, несомненно, лучшей и самой значительной из его книг, все искусство его обновилось и этот его дар видеть и запечатлевать виденное получил то оправдание, то применение к высокой цели, которого ему раньше не доставало. Раньше этот его дар нас восхищал сам по себе. Теперь он служит чему-то большему… И Москва, и Россия, и вся русская жизнь в первую четверть нашего века, сквозь войну и революцию, сквозь нищету, голод и смерть, сквозь радость жизни и радость творчества, потому что Живаго поэт и его стихи составляют последнюю часть романа, – все это оживает для нас, как еще не оживало ни в чьей другой книге. Все это мы видим, потому что наконец-то это начертано для нас свободно, без всякой оглядки на что бы то ни было рукой подлинного мастера…

Я не всегда был безусловным поклонником Пастернака. В ранних его сборниках, прославивших его, меня коробила чрезмерная нарочитость в выборе слов, чрезмерная подчеркнутость некоторых приемов… Когда-то много лет тому назад я написал о нем статью, довольно резкую в ее критических оценках, быть может, слишком придирчивую к мелочам… Теперь, однако, даже и о раннем периоде творчества Пастернака я бы такой статьи не написал. В свете того, что он создал теперь, оправдано все, что он делал раньше… Тем нередко и измеряется величие художника, что вершин своего искусства он достигает далеко не смолоду…

Читая «Доктора Живаго», я не знал, чем больше восхищаться: глубокой человечностью всего повествования, где люди не делятся на белых и черных, где не абстрактные формулы судят жизнь, а жизнь осуждает все формулы и все абстракции; или же угадываемой сквозь перевод силой и точностью языка, чуждого теперь всяким внешним эффектам, но благодаря которому все, о чем говорится, как раз и становится для нас незабываемо живым… Было бы горем для русской литературы, если бы не вышла эта книга в самом скором времени и по-русски. После «Жизни Арсеньева» Бунина не было напечатано в России и за рубежом более замечательной русской книги»[310].

В 1960 году выходит передача «На смерть Бориса Пастернака», в которой выступают Александра Толстая и отец Александр Шмеман. «Александра Толстая: “Доктор Живаго” облетел свободный мир в подлиннике и переводах… Мало знают Бориса Пастернака лишь в России… Горько, обидно и стыдно сознавать, что русским людям, которым Пастернак должен быть ближе всего, еще не дано было узнать большого писателя и поэта…»[311]. «Отец Александр Шмеман: Умер поэт… Поэт, поведавший нам о торжествующей чистоте существования, о тайном и высоком смысле жизни, о человеке и его духовной творческой судьбе… Умер русский человек, который любил родину беззаветной, но зрячей любовью. И нам помогший по-новому увидеть и по-новому полюбить ее»[312].

Роман «Доктор Живаго» обсуждался у микрофона Свободы долгие годы. Был издан в СССР только в начале 1988 года – за несколько месяцев до снятия глушения РС (29 ноября 1988 г.). Александр Галич несколько раз посвящает свои передачи Борису Пастернаку[313]. В 1975 году он рассказывает: «Я написал стихотворение “Памяти Пастернака” – песню памяти Пастернака, и первым, кому я прочел ее, был Корней Иванович Чуковский… Он сказал: “Ну вот, теперь я вам подарю одну фотографию, она пока еще почти никому не известна”… На этой фотографии изображен улыбающийся Борис Леонидович с бокалом вина в руке, и к нему склонился Корней Иванович Чуковский и чокается с ним этим бокалом. А Борис Леонидович… у него очень веселая и даже какая-то хитрая улыбка на губах. Я спросил: “Что это за фотография, Корней Иванович?”. Он мне сказал: “Это примечательная фотография. Эта фотография снята в тот день, когда было сообщено о том, что Борис Леонидович получил Нобелевскую премию. И вот я пришел его поздравить, а он смеется, потому что я ему, который всю жизнь свою ходил в каком-то странном парусиновом рабочем костюме, я ему рассказывал о том, что ему теперь придется шить фрак, потому что Нобелевскую премию надо получать во фраке…”. И вот в эту фотографию, в эту сцену через десять минут войдет Федин и скажет, что у него на даче сидит Поликарпов и что они просят Бориса Леонидовича туда прийти. И Поликарпов сообщит ему о том, что советское правительство предлагает ему отказаться от Нобелевской премии. Но это случится через десять минут. А на этой фотографии, в это мгновение Борис Леонидович еще счастлив, смеется…

Когда я смотрю на эту фотографию, я думаю: может быть, случится чудо… Через десять минут сюда не войдет никто… Пастернак будет жить вечно. Нобелевская премия за ним. Великий успех великой книги “Доктор Живаго” бессмертен. Я вспоминаю слова… Я не много раз встречался в жизни с Борисом Леонидовичем Пастернаком, но однажды он пришел в Дом писателей (я тогда жил там, я еще был членом Союза писателей), пришел звонить по телефону (у него на даче телефон не работал). Был дождь, вечер, я пошел его проводить. И по дороге (я уже не помню даже по какому поводу) Борис Леонидович сказал мне: “Вы знаете, поэты или умирают при жизни, или не умирают никогда”. Я хорошо запомнил эти слова. Борис Леонидович Пастернак не умрет никогда»[314].

В 1983 году РС посвящает ряд передач 25-летию присуждения Борису Пастернаку Нобелевской премии по литературе. Вот одно из публицистических выступлений, подготовленных Владимиром Войновичем, которое вышло в программе «Культура, судьбы, время». Ведущий передачи перед