бы сказать, что это подарок читателю, ценнейший вклад в нашу литературу или что-нибудь именно в таком роде. Естественно было бы приветствовать издание, обрадоваться ему. Между тем далеко не все в этой книге оправдало бы радость, кое-что даже тягостно и заставляет спросить себя, правильно ли поступили редакторы сборника, включив в него то, что лучше было бы отбросить и забыть? Разумеется позже, много позже, когда настанет для Ахматовой время кропотливых академических изданий, тогда должно будет в них напечатано без исключения все, что она написала. Но следовало ли придерживаться подобного принципа уже и теперь, когда о какой-либо полноте не может быть и речи. Давно зная покойную Анну Андреевну, имев случай беседовать с ней года четыре тому назад в Париже, я не сомневаюсь, что появление данной книги огорчило и смутило бы ее, пожалуй, даже бы и раздражило, вызвало бы с ее стороны один из тех желчных упреков в адрес эмиграции, на которые она не скупилась… “Неужели они не понимают?” – у меня до сих пор звучат в памяти эти слова, не раз и притом в сердцах ею повторенные. Говорила она тогда о своем положении в России, об опрометчивости эмигрантских критиков, которые пусть и доброжелательно к ней настроены, но не учитывают в своих похвалах, насколько эти комплименты и недвусмысленные намеки могут для нее оказаться вредны и даже опасны при возрождении ждановщины, по мнению Ахматовой, вполне возможной.

“Неужели они не понимают?” Допускаю, что Анна Андреевна опять воскликнула бы это, перелистав недавно появившийся второй том своих сочинений. Включен в этот том цикл стихов под общим названием “Слава миру!”, где немало славословий и Сталину… Редакторы сборника, по-видимому, колебались, помещать ли эти стихи. Они напоминают, они подчеркивают, что стихи написаны в труднейшие для Ахматовой времена, что после ждановского доклада она была подвергнута настоящей травле, исключена из Союза писателей и что в 1949 году был арестован ее сын. Решение свое включить “Славу миру” в сборник основывают они на том, что это документ эпохи. Может быть, пишут они, этот цикл, несмотря на свою художественную беспомощность, а может быть, и благодаря ей, одно из трагичнейших произведений эпохи. Жертва бессмысленная, но не неизбежная, безнадежная, но понятная психологически. Тут же в качестве объяснения насилия несчастной матери над своей совестью приводят они четверостишие из “Реквиема”: “Семнадцать месяцев кричу, / Зову тебя домой. / Кидалась в ноги палачу. / Ты сын и ужас мой…”. Однако недоумение остается в силе. К чему было “Славу миру” перепечатывать?.. Никто, надеюсь, не позволит себе высокомерно счесть эти стихи чем-то вроде черного пятна на памяти и репутации Ахматовой. Наоборот, всякий сколько-нибудь знакомый с ее творчеством, вглядываясь, вдумываясь в ее духовные черты, должен бы признать, что цикл этот не имеет к ней, как к поэту, отношения… Да, это документ эпохи, той эпохи, о которой Анна Андреевна во вступлении к “Реквиему” сказала: “Я была тогда с мои народом, / Там, где мой народ, к несчастью, был”. Да, она разделила участь и отчаяние бесчисленных матерей и жен. Все это верно, бесспорно… В сборнике должен был быть отражен облик большого, благороднейшего поэта, а “Слава миру” облик этот не отражает, а искажает… Главное место во втором томе сочинений Ахматовой отведено “Поэме без героя” с ее многочисленными вариантами и разночтениями. Этот материал чрезвычайно интересный и ждущий исследователя… В сборнике довольно много статей. Об Осипе Мандельштаме с рассказом об его аресте, ссылке и гибели, о Михаиле Леонидовиче Лозинском, замечательном переводчике, который был, по мнению Ахматовой, для XX века тем же, чем был Жуковский для века XIX, о Блоке, о Лермонтове, о Пушкине, попутно много суждений и о поэзии и об отдельных поэтах… Надо отметить, что по отношению к современникам своим Анна Андреевна была в большинстве случаев очень строга…

Безоговорочно она восхищалась только двумя поэтами нашего столетия – Анненским и Мандельштамом. Анненский был ее учителем. В беседе с Никитой Струве она назвала его “грандиозным поэтом, из которого все вышли, даже, казалось бы, такие далекие от него поэты, как Хлебников и Маяковский”. Мандельштам был сверстником, ближайшим приятелем Ахматовой и выделяла она его еще в те далекие времена, когда считался он одним из рядовых, хотя и очень талантливых акмеистов. С годами восхищение беспрерывно усиливалось… Например, одно из мандельштамовских стихотворений, обращенное к актрисе Ольге Арбениной, Ахматова назвала “лучшим любовным стихотворением нашего столетия”. Отношение к Блоку было у Анны Андреевны менее твердо и ясно. Величие его и даже его гениальность она не отрицала, но, помню, сказала при тех же моих недавних парижских с ней встречах, что “сейчас Блок мне не нужен”, не объяснив почему… Брюсова, например, она отвергала категорически, гневно, презрительно. По-моему, не вполне справедливо. О Есенине высказывалась очень холодно, подчеркивая, что Клюева ставит гораздо выше. Тот же холодок чувствовался и при упоминании имени Марины Цветаевой. Все это требует разъяснений, дополнений, отчасти, пожалуй, и возражений…

Ахматова однажды себя назвала пушкиноведом. Статьи ее о сказках Пушкина, бесспорно, представляют ценность. Трудно, однако, отделаться от грустного, даже горестного впечатления, просматривая их… Пушкинистов в России, как известно, очень много. Работа, проделанная Ахматовой, могла быть успешно сделана другими. Ей ли, ей ли было тратить силу, энергию и время на подобные изыскания? По рассказу Анны Андреевны, Гумилев в начале войны 1914 года, опасаясь, что Блок будет послан на фронт, сказал ей: “Ведь это – то же самое, что жарить соловьев”. Ахматова была одним из редких русских соловьев, а соловьиное дело и призвание – петь, а не сличать издания и рукописи, рыться в архивах и полемизировать по поводу точности тех или иных академических тем… На это всегда найдутся специалисты – ученые и литературоведы, которые к тому же лучше справятся со своей задачей, чем соловьи»[328]. В 1967 году в Париже вышла брошюра «О книгах и авторах», составленная Адамовичем из текстов передач, подготовленных для Свободы[329].

Об Анне Ахматовой – уже не о ее молодости, а о ее старости, о позднем творчестве, о последних годах ее жизни – спустя 15 лет, в 1986 году, у микрофона РС будут говорить Сергей Довлатов и Иосиф Бродский в передаче, посвященной 20-летию со дня смерти Ахматовой.

С точки зрения русского литературного наследия за рубежом автору кажется несомненно важным представить здесь беседу Бродского и Довлатова об Анне Ахматовой в эфире программы «Поверх барьеров». Текста этой программы, как и некоторых других, приведенных в работе, ранее не существовало, была единственная возможность – прослушать