Vandekerkhove 1964 — Vandekerkhove F. Het gevangeniswezen te Gent, vanaf het midden der XVIde eeuw tot aan de Franse Revolutie. Louvain, 1964 (KU Leuven, mémoire de licence en histoire, inédit).

Vanderwiele 1971 — Vanderwiele R. Het provinciaal correctiehuis te Vilvoorde (1773–1794). Louvain, 1971 (KUL, mémoire de licence en histoire, inédit).

Vanhemelryck 1964–1965 — Vanhemelryck F. De beul van Brussel en zijn werk (XIVe–XIXe eeuw) // Bijdragen en Mededelingen voor de Geschiedenis der Nederlanden. 1964–1965. Vol. 19. Р. 181–216.

Vanhemelryck 1981 — Vanhemelryck F. De criminaliteit in de ammanie van Brussel van de Late Middeleeuwen, tot het einde van het Ancien Regime (1404–1789). Bruxelles, 1981.

Vanhoye 1986 — Vanhoye M. De Hallepoort: een halve eeuw gevangenisleven (tweede helft van de 18de eeuw) // Tijdschrift voor Brabantse Geschiedenis. 1986. Vol. 3. Р. 110–178.

Vennekens 2014 — Vennekens V. Collocatie op verzoek in Gent, 1700–1750. Een eerste verkenning van dronkaards, waanzinnigen, deugnieten en hun familie. Gand, 2014 (UGent, mémoire de maîtrise en histoire, inédit).

Verstraete 1994 — Verstraete I. De Alexianen te Gent en hun zorg voor krankzinnigen en onhandelbaren tijdens de late zeventiende en de achttiende eeuw. Gand, 1994 (UGent, mémoire de licence en histoire, inédit).

Vilain XIIII 1775 — Vilain XIIII J. J. P. Mémoire sur les moyens de corriger les malfaiteurs et les fainéants à leur propre avantage et de les rendre utiles à l’État. Gand, 1775.

Vinck 1978, 1979–1981 — Vinck L.-A. De criminaliteit te Turnhout (1700–1789) // Taxandria. 1978. 50. Р. 40–83; 1979–1981. 51–53. Р. 55–99.

Visschers 1872 — Visschers A. Système pénitentiaire. Notice sur la construction de la maison de force de Gand, décrétée par les États de Flandre en 1711 et sur les deux mémoires rédigés par le vicomte J.-P. Vilain XIIII, au sujet de l’établissement de cette maison, en 1771 et en 1775: suivie de quelques considérations sur la marche et le développement du système pénitentiaire. Bruxelles, 1872.

Vives 1526 — Vives J. L. De subventione pauperum Sive de Humanis Necessitatibus. Bruges, 1526. Constantinus Mattheeussen, Charles Fantazzi (Eds). Leiden, 2002 (Works. Vol. 4).

Winter 2004 — Winter A. «Vagrancy» as an Adaptive Strategy: The Duchy of Brabant, 1767–1776 // International Review of Social History. 2004. Vol. 49–2. Р. 249–277.

Ирина Ролдугина

МЕЖДУ НАКАЗАНИЕМ И ИСПРАВЛЕНИЕМ

Режим заключения Калинкинского дома (1750–1759) и его специфика

Калинкинская комиссия и Калинкинский дом практически синонимичные термины, но в контексте представленной статьи, я бы хотела обратить внимание на важную деталь. Комиссия обозначает активное расследование, которое длилось всего несколько месяцев. Его штаб-квартира располагалась в Калинкинском доме, куда свозили и допрашивали задержанных. Именно там впоследствии большинство из них и проведет почти десять лет жизни. Калинкинская комиссия (1750–1759), возникшая по указанию императрицы Елизаветы Петровны из локального расследования в столице о «блудливых женках» и эволюционировавшая в отдельную структуру со своим штатом и специфическими функциями, лишь недавно привлекла внимание историков309. При этом до сих пор в поле зрения специалистов попадало не само учреждение, а социальные процессы, обусловившие его появление. Речь идет о возникновении публичного, светского дискурса сексуальности, расщеплении старорусского понятия «блуд», распространении среди титулованного столичного дворянства идей либертинажа, появлении культуры интимного досуга и профессионализации сексуальных услуг, для которой эксплуатация женщины была нормой, но сексуальное насилие эксцессом. В представленном тексте внимание смещается на Калинкинский дом, просуществовавший девять лет, и новаторские принципы его работы. Особенности устройства, характерные для этого учреждения, позволяют утверждать о принципиальной разнице в подходах к идее заключения по сравнению с монастырской пенитенциарной практикой, которая на тот момент являлась наиболее распространенной формой наказания неволей310. Калинкинская комиссия долгое время оценивалась в историографии как курьез, а личное участие Елизаветы Петровны в ее создании, скорее, понижало экспериментальное значение учреждения, выводя на первый план весьма субъективное толкование ее личности: «Сплетни, слухи об интимной жизни придворных были для Елизаветы всегда любимым развлечением. Ради них государыня оставляла всякие важные дела; она углублялась в разбирательство семейных скандалов, вела допросы об обстоятельствах супружеских измен, тайных адюльтеров»311.

В данной статье предложен другой взгляд: действительно, точечные изменения в пенитенциарной практике елизаветинского царствования не носили систематического характера и не администрировались строго очерченным кругом реформаторов. Вместе с тем в статье будет показано, что источником инициатив в области переустройства светского заключения становились именно Елизавета Петровна и ее ближайшее окружение. Изменения в этой сфере, к которым относится и организация Калинкинского дома, свидетельствовали об идущем процессе переосмысления самой сути наказания как акта устрашения не только провинившегося, но и остального общества. Мишель Фуко называл этот феномен правилом побочных эффектов: «наказание должно оказывать наибольшее воздействие на тех, кто еще не совершил проступка»312. Проблематизируя эволюцию правосудия и наказания Старого режима в XVIII веке во Франции, философ постструктуралист отмечал постепенный переход от идеи правосудия как отдельных показательных репрессий, обеспечивающих поддержание правопорядка в обществе благодаря устрашающему воздействию на воображение свидетелей судебной расправы, к новой логике – «не наказывать меньше, но наказывать лучше»313. Однако и это рассуждение невозможно механически соотнести с возникновением Калинкинского дома и объяснить его появление только лишь стремлением к рационализации наказания, потому что до его возникновения власти города уже находили более простой способ разбирательств с «женками и девками в непотребствах», о котором будет сказано ниже. Скорее, речь идет о том, что в какой-то момент этот способ показался властям, а именно Елизавете Петровне, недостаточным и неэффективным перед явлением то ли греховной, то ли светской криминальной природы, то ли вовсе легитимной практики интимного досуга. Именно эта растерянность со стороны властей перед появлением публичного, стихийного дискурса сексуальности, развивавшегося в самом европеизированном городе и тот факт, что следствие не закончилось поимкой, а эволюционировало в специально организованное пенитенциарное пространство, говорит о том, что власти видели перед собой в том числе и серийных нарушителей общественной морали и городского правопорядка.

По сути Калинкинская комиссия оказалась интервенцией в социальную стихию города, нацеленной на прояснение до того момента невербализированного явления, которое в современном обществе называется сексуальностью. Восприятие ситуации как эксцесса повлияло на итоги следствия: большинство изобличенных остались в Калинкинском доме и оказались участниками поневоле экспериментального пенитенциарного проекта. Петербург как место возникновения Калинкинской комиссии и пространство, высветившее проблематику стихийной, замеченной властями сексуальности, не случаен. В середине XVIII века он продолжал оставаться динамично развивающимся городом. Инерция воплощения