Однако со временем – так всегда происходит с тем, что мы оставляем позади, это, по всей видимости, произошло бы даже с адом – мы стали скучать по жизни в гимназии; и прежде всего девушки, особенно Сусанна, начали тосковать по «добрым временам, пережитым там» и ездить по воскресеньям в Сан-Себастьян, чтобы встретиться с молодыми людьми, с которыми они познакомились на школьных вечерах. Но при всем этом мы никогда по-настоящему не раскаивались в перемене в нашей жизни.

У меня осталось много фотографий, сделанных в том учебном году. Вот и теперь вслед за первой я беру в руки ту, что была снята пять месяцев спустя у она представляет для меня наибольший интерес, вернее, лучше всего иллюстрирует то, о чем я пишу в Стоунхэме. Она датирована 3 мая 1966 года, днем, когда мы открыли новую мастерскую Адриана в двух километрах от лесопильни. Помимо компании, представленной на первой фотографии, здесь еще присутствуют Лубис, Убанбе, Опин и Панчо; Лубис – потому что я попросил его об этом; Убанбе, Опин и Панчо – потому что это они построили мастерскую, деревянный домик, очень похожий на тот, где мы занимались. В углу фотографии можно увидеть Дымящийся мангал, а далее, на заднем плане, речную заводь, которая, благодаря своим природным характеристикам – она имела овальную форму и утес, с которого устремлялся вниз небольшой водопад, – была известна под названием Купальня Самсона.

После завершения обеда, которым мы отметили открытие мастерской, Лубис, Панчо и Убанбе горной дорогой вернулись домой: «Нам, крестьянам, приходится работать больше, чем учащимся», – сказал Лубис, – а остальные отправились в городок с намерением выпить чего-нибудь в ресторане на площади; мы шли весело, посмеиваясь над остротами Редина по поводу трудностей, которые таит в себе пешая ходьба. «Выпивать следует только в цивилизованных местах, где ты поднимаешь руку и тут же останавливается такси», – через каждые сто метров повторял наш преподаватель, с жаром объясняя нам «связь между алкоголем и мудростью» или «почтенный обычай носить учителей на носилках, существовавший в Древнем Риме».

Громче всех смеялись Виктория и Адриан, которые тоже были слегка навеселе, а единственным исключением был Сесар, внимавший своему коллеге с лицом серьезным, как никогда. «Вы, естественники, должны бы выпивать больше», – упрекнул его Редин, когда мы уже подходили к лесопильне, где по обеим сторонам дороги грудились штабеля досок. «Я тоже много пью, но меня алкоголь вгоняет в тоску», – отвечал тот.

Ходили слухи – до нас их донесла Виктория, – что когда-то он был женат на своей однокурснице, но в тот период, когда у него возникли проблемы и его выгнали из университета, она его бросила. По мнению Виктории, именно это было причиной его суровости и беспокойства, заставлявших его выкуривать одну сигарету за другой. Но я не слишком доверял тому, что рассказывала одноклассница. Как однажды сказал тот же Сесар, она была склонна смешивать арифметику с «литературой».

Лесопильня имела два входа, один вел в жилище Адриана и Хосебы, а другой использовался для грузовиков, которые привозили древесину. Перед этим входом на цементном полу в рамке было выведено название лесопильни: «Древесина Обабы». Я увидел, как по этой рамке, прямо по буквам, взад-вперед ходит Мартин.

Я разволновался. После того инцидента с журналом мы с ним и словом не обменялись. Кроме того, мне прекрасно был известен этот способ двигаться, характерный для Мартина, это хождение взад-вперед, и я понял: что-то неладно. Когда наша компания подошла, он остановился в центре рамки. Кулаки его были сжаты; казалось, он готов был к драке. «Вот и наш боксер, замечательным образом занявший место на ринге», – сказал Адриан. Шутка была уместной, и все рассмеялись.

Когда смех прекратился, установилась самая настоящая тишина. Было воскресенье: машины по шоссе не ездили; собаки не лаяли; все станки на лесопильне были отключены. Рабочие отдыхали по домам. «Почему ты не пришел на обед, Мартин? Я оставил тебе сообщение в гостинице», – сказал Адриан, подходя к нему. Мартин отстранился от него, отступив в угол рамки. Оттуда он смотрел на нас. «Терезе очень плохо. Нам позвонили из гимназии. Она, возможно, умрет». Он наконец разжал кулаки и обхватил руками щеки. «Что с ней, Мартин?» – спросил Хосеба. Виктория закрыла лицо.

Я увидел Моро, ослика, на котором Панчо возил обед дровосекам. Он стоял на лужайке по ту сторону шоссе, между двумя штабелями досок. Голова у него была поднята, словно он тоже хотел знать, что происходит. Но Мартин ничего не говорил. Он вновь принялся расхаживать, не выходя за пределы рамки как узник по тюремной камере.

«Не поли же она подхватила! – воскликнула Сусанна. – Я слышала, отец говорил, что в Сан-Себастьяне эпидемия». Она и все мы стояли, выстроившись шеренгой, параллельной одной из сторон рамки. «Твой отец очень хорошо осведомлен, – резко ответил Мартин. – Но он мог бы вовремя сделать ей прививку. Во Франции прививки делают всем детям и подросткам. Нам это сказала двоюродная сестра моей матери». – «Так у Терезы поли, полиомиелит», – сказал Хосеба упавшим голосом. «А виноват твой отец! Он дрянной врач!» – закричал Мартин, поворачиваясь лицом к Сусанне. Кулаки его снова сжались.

Ближе всех к Мартину стояла Сусанна, за ней все остальные: Адриан, Паулина, Хосеба, Виктория, Редин, я и Сесар. «Успокойся, – сказал Сесар с другого конца шеренги. Все взгляды устремились на него. – Для того чтобы врач назначил вакцинацию, он прежде всего должен располагать вакциной. А в Испании это требование не выполняется. Во Франции да, а здесь нет. Мы более отсталые». Мартин прореагировал не сразу. Он медленно направился к Сесару, ничего не говоря. «Ты ведь коммунист, правда?» – наконец спросил он. «Не говори глупостей», – ответил ему Сесар. «Всему городку это известно», – настаивал Мартин. «Не заводись сейчас с этой историей! Сейчас не время!» – попросил его Хосеба, делая шаг вперед и вступая в рамку. Адриан, Паулина и Виктория сделали то же самое, и вчетвером они окружили Мартина. Хосеба крикнул: «Почему ты сказал, что Тереза может умереть?» – «Ты что, не слышал? – Мартин тоже кричал. – Нам позвонила директриса гимназии». – «Но что точно она сказала?» – спросила Паулина. «Что у нее температура выше сорока. Она бредит». Бредит. Мартин дважды повторил это слово. Оно в тот день оказалось для нас новым и произвело сильное впечатление. «Разве можно умереть такой молодой!» – воскликнула Виктория, разрыдавшись.

Ее плач очень странно звучал в том месте, где обычно был слышен лишь шум, производимый пилами. «Она не умрет. Успокойтесь, – убежденно сказал Сесар. – Возможно, ее частично парализует, как мою жену. Но она не умрет».

Как мою жену. Эти слова оказались решающими, они кардинально изменили направление беседы. «У твоей жены был полиомиелит?» – спросил Мартин. «Она слегка прихрамывает. И одна нога у нее чуть тоньше другой. И это все», – сказал Сесар. «Разве это мало – остаться хромым? Многие предпочли бы умереть!» – Мартин по-прежнему демонстрировал неприязнь. «Не говори глупостей, пожалуйста!» Сесар бросил сигарету, которую он курил, на землю. Все еще дымя, она упала в паре метров от рамки.

Мартин сел на землю. Он казался обессиленным. «Пошли ко мне домой. Поговорим там спокойно», – сказал ему Адриан. Мартин отрицательно покачал головой. «Миелит, – неожиданно сказал Редин, отчетливо произнося каждый слог. – Ми-е-лит. Вы должны знать, что корень «миел» происходит не от латинского mel, mellis, он не имеет ничего общего с пчелиным медом. Он происходит от греческого myelys. Myelys: костный мозг». Волосы у него были взлохмачены, и говорил он как лунатик.