Кроме того, слишком поздно… Зал погрузился в полную тьму. Никто, кроме меня, не заметил Ингльби.

И затем началось представление. Из-за бесконечных мисс Паддок, полагаю, Руперт решил исключить пьеску с Моцартом и перейти прямо к гвоздю программы.

Красные бархатные портьеры раздвинулись, точно как днем, открывая домик вдовы. Прожектор высветил Ниаллу в костюме Матушки Гусыни. В воздухе парило «Утро» Грига, живописуя о витающих образах в душе темных лесов и ледяных фьордов.

— Давным-давно, в деревне неподалеку отсюда, — начала Ниалла, — жила вдова с сыном, которого звали Джек.

И появился Джек: Джек с лицом Робина Ингльби.

Снова публика, узнавшая черты лица мертвого мальчика, едва слышно втянула воздух. Я не осмелилась обернуться и посмотреть, но, притворившись, что моя юбка застряла в механизме складывания стула, я смогла повернуться на стуле достаточно, чтобы украдкой бросить взгляд на Ингльби. Широко распахнутые глаза Грейс неотрывно смотрели вперед, но она не плакала; казалось, она примерзла к месту. Гордон сжимал ее руку, но она не замечала этого.

На сцене куколка Джек закричал:

— Мама, ты дома? Я хочу есть!

— Джек был очень ленивым мальчиком, — рассказывала Матушка Гусыня. — И поскольку он отказывался работать, спустя немного времени небольшие сбережения его матери были полностью истрачены. В доме было нечего есть, и на покупку еды осталось не больше фартинга.

Когда вздохи и шепотки улеглись, спектакль продолжился. Руперт был в хорошей форме, куколки были так убедительны в своих движениях и так идеально озвучены, что публика вскоре подпала под его чары — как и предполагал викарий.

Освещенные цветными огнями рампы, лица окружающих меня людей казались лицами с полотен Тулуз-Лотрека, красными, разгоряченными и настойчиво устремленными к маленьким деревянным актерам. Когда тетушка Фелисити взволнованно захрустела мятными леденцами для улучшения пищеварения, я заметила, что даже у отца было довольно веселое выражение лица, хотя, вызвано оно было куклами или его сестрой, я не могла определить.

Бизнес по продаже коровы за бобы и пинок под зад приветствовался еще более гомерическим смехом, чем на дневном спектакле.

Челюсти (включая даже Даффи) отвисли, когда стебель начал расти, пока Джек спал, и зрители начали радостно толкать друг друга локтями. К тому времени как Джек взобрался по бобовому стеблю в королевство великана, Руперт мог заставить всех в Бишоп-Лейси есть у него из рук.

Интересно, как Матт Уилмотт реагирует на его успех, подумала я. Вот Руперт, явно в лучшей форме в живом, так сказать, представлении, без телевизионной аппаратуры — какой бы чудесной она ни была, — стоящей между ним и его публикой. Когда я обернулась посмотреть, я увидела, что Матт ушел и его стул занял викарий.

Что более странно, Гордон Ингльби тоже отсутствовал. Его стул был пустым, но Грейс продолжала неподвижно сидеть, пустыми глазами уставившись на сцену, где жена великана только что спрятала Джека в огромной каменной печи.

— Чу! Чу! Чу! — зарычал великан, входя на кухню. — Чую запах англичанина!

— Джек выскочил из печи… — рассказывала Матушка Гусыня.

— Хозяин! Хозяин! — кричала очаровательная кукольная арфа, взволнованно дергая струнами. Эта часть мне нравилась больше всего.

— …схватил золотую арфу и давай бежать, а великан преследовал его по пятам!

Вниз по бобовому стеблю спускался Джек, зеленые листья качались вокруг него. Когда листва поредела наконец, декорации сменились на домик его матери. Это был потрясающий эффект, и я никак не могла сообразить, как Руперт это сделал. Надо будет спросить его.

— Мама! Мама! Неси топор! — завопил Джек, и старушка, прихрамывая, вышла из огорода — о, как медленно! — с топориком в руках.

Джек набросился на бобовый стебель изо всех сил, топор летал быстро и яростно, бобовый стебель все отдергивался и отдергивался, как будто в агонии, от свирепо сверкающего острия.

И затем, как раньше, бобовый стебель поддался и рухнул на землю.

Джек, казалось, посмотрел вверх, когда с громовым грохотом великан обрушился с небес.

Несколько секунд чудовище лежало, ужасно подергиваясь, струйка рубиновой крови сочилась из уголка его рта, отвратительные голова и плечи наполнили сцену летающими искрами, в то время как дым и крошечные огоньки поднимались острыми завитками от его горящих волос и эспаньолки. Но пустые глаза, невидяще уставившиеся в мои, не были глазами посаженного на крюк великана Галлигантуса — это были остекленевшие глаза Руперта Порсона.

И затем погас свет.

Внезапно погрузившаяся во мрак, публика хором втянула воздух и издала коллективный выдох.

На кухне у кого-то хватило присутствия духа, чтобы включить фонарик и через секунду вынести его, словно стремительный болотный огонек, в основную часть приходского зала.

Как умно было со стороны викария подумать о том, чтобы опустить занавес! По крайней мере, он попытался это сделать, но его тотчас же остановил громкий властный голос:

— Нет! Нет! Отойдите! Ничего не трогать!

Это был Доггер. Он поднялся на ноги и перекрыл дорогу викарию, широко расставив руки и, казалось, так же удивляясь собственной смелости, как все мы. Ниалла, вскочившая и сделавшая шаг к авансцене, резко замерла.

Все это происходило в сопровождении мечущегося света фонарика, отчего возникло впечатление, будто какую-то жуткую драму играют во время воздушного налета, в освещении рыскающего прожектора.

Из темноты, из задней части зала, донесся еще один голос: голос инспектора Хьюитта.

— Всем спокойно! Пожалуйста, оставайтесь на местах. Не двигайтесь, пока я не разрешу.

Он быстро приблизился к передней части зрительного зала и исчез за сценой, в то время как кто-то у дверей тщетно пощелкал несколькими выключателями, но лампы в настенных канделябрах остались темными.

Послышались ворчливые протесты, но констебль Линнет — не в униформе сегодня вечером — подошел к переднему ряду стульев, поднимая руку для привлечения внимания. Он принес еще один фонарик, которым посветил вверх на свое лицо, придав себе отталкивающий вид трупа.

— Пожалуйста, сделайте, как сказал инспектор, — обратился он к публике. — Сейчас он за главного.

Доктор Дарби, как я заметила, уже проталкивался сквозь толпу в боковом проходе по направлению к сцене.

Ниалла, когда я бросила на ее взгляд, казалось, приросла к месту; она не шевелила ни единой мышцей. Высокая шляпа Матушки Гусыни сбилась набок, и, если бы не обстоятельства, я бы громко рассмеялась.