Кроме того, к радости всех жителей города, у нас появился новый констебль, Джеффри Сковилл. Каждый день его можно видеть на главной улице: он знакомится с обитателями Дартфорда, беседует с ними о делах и вникает во все проблемы. Констебль задался целью перенести бойню куда-нибудь подальше от церкви Святой Троицы. Помните, сколько раз мы с Вами говорили, как хорошо было бы это сделать? И вот теперь наши мечты, слава Богу, наконец-то осуществятся.

Вчера днем господин Сковилл проходил мимо лазарета и зашел спросить, нет ли от Вас вестей. Я сказала, что у Вас все хорошо. Надеюсь, сестра Джоанна, я поступила правильно? Мне кажется, что этот человек искренне желает Вам добра.

Писано в городе Дартфорде

сестрой Винифред Саммервиль.

Несколько секунд я сидела без движения и только потом взяла с полки листок бумаги и стала писать.

Здравствуйте, Джеффри!

Не могу не признать, что Вы оказались правы, и очень сожалею, что мы с Вами, беседуя в последний раз, повздорили. Теперь я хотела бы как можно скорее вернуться в Дартфорд. Семейные обязательства требуют от меня пребывания в доме моего кузена, маркиза Эксетера, вплоть до 4 ноября. После этого мой долг перед гостеприимными хозяевами будет выполнен и мы с Артуром вернемся домой.

Писано в особняке «Алая роза», город Лондон,

Джоанной Стаффорд.

Как только чернила высохли, я сложила письмо вчетверо. Нагрела на свече сургуч и, дождавшись, когда он стал достаточно мягким, запечатала конверт. Правда, надавила на печать так сильно, что красный сургуч выступил по краям длинными каплями, словно кровь на свежей ране.

— Элис, — сказала я служанке, — я хочу немедленно отправить письмо в Дартфорд. Нужно, чтобы оно ушло со следующей почтой, это очень важно.

В восторге оттого, что получила важное поручение, Элис схватила мое письмо, все еще теплое от горячего воска, и убежала. Скоро послание отправится в путешествие и, надеюсь, уже завтра вечером будет в Дартфорде. Внезапно в душе у меня проснулся и зашевелился червячок сомнения. Не слишком ли опрометчиво было отправлять такое письмо Джеффри Сковиллу? Стоило ли вообще вступать с ним в переписку, ведь прежде я никогда этого не делала? Усилием воли я подавила тревогу.

Вскоре вернулась Элис и сообщила, что отправила письмо, а кроме того, еще и принесла ответ от отца Тимоти, домашнего священника семейства Кортни.

А ведь точно, я совсем забыла, что утром посылала к нему служанку с просьбой исповедать меня. Отец Тимоти приглашал меня на исповедь на следующий день рано утром, перед мессой. Я от души надеялась, что очищающая сила таинства покаяния поможет мне успокоиться.

Проснулась я задолго до рассвета. Одевшись, с нетерпением ждала, когда небо за окном начнет светлеть. И вот наконец-то появились первые проблески: ночь уходила прочь. Держа в руке свечку, я торопливо шагала по темным коридорам, как вдруг услышала в дальнем конце дома какой-то шум. Но особенно не насторожилась, поскольку знала, что внизу — на кухне, в кладовых и в буфетной — уже приступили к своим обязанностям слуги, которые в «Алой розе» вставали довольно рано.

— А-а, госпожа Стаффорд, благодарю вас, вы оказались пунктуальны… Сегодня у меня так много дел, — сказал отец Тимоти, встречая меня в дверях изящной домашней часовенки.

За его спиной, на алтаре, мерцали горящие свечи.

Я поставила подсвечник в уголок и окунула пальцы в чашу со святой водой. Отец Тимоти открыл дверь исповедальни — отдельно стоящей кабинки, покрытой блестящим лаком, — и зашел внутрь. Послышался звук скользящей в пазах двери, и священник занял свое место за решеткой.

Я тоже зашла в исповедальню. Внутри было почти совсем темно, лишь слабо светился серебряный крест на самом верху толстой деревянной решетки. Даже силуэта головы отца Тимоти не было видно. Но сквозь решетку чувствовалось его теплое дыхание. Я ощутила слабый запах лука.

— Слушаю тебя, дочь моя, — сказал он.

— Благословите, святой отец, ибо, каюсь, я грешна, — начала я. — Уже пять дней, как я не исповедовалась. — Я помолчала, собираясь с мыслями. С чего начать, какими словами описать свои проступки?

И вдруг всего футах в десяти от нас раздался громкий голос Генри Кортни:

— Интересно, придет ли сегодня Джоанна на утреннюю мессу?

Я вздрогнула, сидя на узенькой деревянной скамейке. Странно, я и не слышала, как супруги Кортни вошли в часовню. Разумеется, мне следовало немедленно выйти из исповедальни. Но, услышав свое имя, я словно приросла к скамейке. Сидящий по другую сторону решетки отец Тимоти тоже молчал и не двигался.

— Надеюсь, она не будет и дальше неизвестно на кого дуться? И охота ей киснуть в своей комнате! — отвечала Гертруда.

— Я не хочу, чтобы ты говорила о ней в таком тоне, — заявил Генри, и голос его прозвучал непривычно резко.

— Ой, да не беспокойся, дорогой муженек! Никакого вреда твоей драгоценной игрушке я не причиню!

Щеки мои пылали от смущения. Разве могла я после этих слов выйти из исповедальни? Интересно, почему Гертруда называет меня игрушкой? И почему молчит отец Тимоти: уж он-то мог бы подсказать мне, что делать. Однако священник оставался сидеть, невидимый в темноте. Впрочем, вскоре я поняла, что ему тоже было не по себе: сдобренное запахом лука дыхание, проникавшее ко мне через решетку, участилось.

— Пожалуйста, Гертруда, — сказал Генри, — впредь не проси отца Тимоти читать проповеди, посвященные важности силы духа, мужества и необходимости приносить жертвы.

— Не беспокойся, — ответила жена. — Я уже потеряла всякую надежду, что ты пойдешь этой дорогой.

По часовне эхом прокатился глухой шум. Неужели всегда столь сдержанный Генри ударил в стену кулаком или ногой?! Трудно в это поверить. Из глаз моих брызнули слезы. Это было похоже на кошмар: как мог мой кузен так вести себя, да еще в святом месте?

— Этого не будет, Гертруда, — прошипел он. — Неужели ты не понимаешь? И причина тут не только в Генрихе, а в его окружении. Слушай меня внимательно. Все дело тут в Кромвеле, Кранмере и Саффолке. И разумеется, в Норфолке. Ни в коем случае нельзя забывать про Норфолка.

Тут дверь исповедальни, скользя, открылась. Отец Тимоти решил все-таки предстать перед супругами Кортни. Мне следовало сделать то же самое. Но от страха я не могла пошевелиться.

— Отец Тимоти?.. Вы подслушивали?! Но как вам не стыдно? Это же отвратительно! — вскричала Гертруда.

Пытаясь успокоить хозяев особняка, священник в самых смиренных выражениях извинился и постарался заверить, что все услышанное, до последнего слова, он сохранит в глубочайшей тайне.

— Но почему вы все это время находились тут, в исповедальне? — спросила маркиза. — Что вы здесь делали?

— Прибирался, готовил ее к предстоящей исповеди, миледи, — прозвучал ответ.

— Уж не исповедовали ли вы кого-нибудь, а, святой отец? — не отставала она. — Я вижу возле двери какой-то подсвечник. Ну-ка, признавайтесь, чей он?