…Алина торжественно распахнула дверь из кухни, и Вера Борисовна завезла в гостиную столик на колесах, на нескольких этажах которого стояли блюда с яствами.

– Кушать подано! – торжественным голосом дворецкого королевского дворца сказала она. – Садитесь. Даночка приготовила нам твое любимое жаркое, – обратилась она к мужу и повернулась к Дане: – После развода у тебя, как я вижу, появилось свободное время?

Дана вспыхнула, будто усмотрела в словах матери нечто обидное.

– Мама! Что у тебя за привычка давить на больные места?

– Прости, пожалуйста, – Вера Борисовна первой села за стол, – я не знала, что развод – это твое больное место. Совсем недавно ты с таким упоением рассказывала о прелестях вольной жизни, что я было решила, что ты говоришь искренне.

Дана не отреагировала на эти слова мамы, а просто разложила по тарелкам салат.

– Вкусно, – оценила Алина.

– Твоя мама, когда хочет, даст фору всем поварам. – Вера Борисовна подняла глаза на дочь. – Так где же ты задержалась? Действительно на работе?

– Я была у Габриэля, – ответила Дана и промокнула губы салфеткой, чтобы скрыть лукавую улыбку. Это было ее маленькой местью за мамину реплику об искренности ее заявлений.

Как она и предполагала, мама завелась с пол-оборота.

– У Габриэля? У твоего бывшего мужа?

– У него, – скромно кивнула Дана и вновь поднесла салфетку к губам.

В голосе мамы зазвучали железные нотки домашнего тирана:

– Зачем?

– Вообще-то мы общаемся, мама. Мы разошлись из-за многих… – Дана помедлила, подбирая слово, – разногласий, но не стали врагами. У нас общая дочь, вообще-то.

Алина шумно двинулась на стуле и издала неопределенный звук, словно желая напомнить о том, что именно она и является этой «общей дочерью».

– Ты была у него дома? В Моца-Иллит? – судя по тону, мама вкладывала в этот вопрос особый подтекст.

– В Моца-Иллит я была вчера, – Дана улыбнулась и опустила голову, делая вид, будто полностью погружена в разрезание огурца.

Мама выпрямилась и застыла в позе египетского сфинкса.

– Я забирала из Моца-Иллит Алину, – поспешила пояснить Дана, и Вера Борисовна перевела дух. – А сегодня я была у него на работе. Я веду сложное дело, и Габи мне помогает.

Мама положила себе еще немного овощей. В ее голосе зазвучала вся доступная ей ирония.

– Габи?! – она метнула гневный взгляд на мужа, дескать, а ты почему молчишь, но Генрих Шварц невозмутимо расправлялся с салатом. – К чему тогда было разводиться, если вы так тесно общаетесь?

– Вера! – Генрих поднял голову и произнес имя жены строгим тоном. В определенные моменты он становился жестким и решительным. – Я полагаю, что это…

– Хорошо-хорошо. – Мама замахала руками и даже в шутку уколола папу вилкой. – Набросились на меня. Что я такого сказала? Я просто имела в виду, что при таких высоких отношениях, – мама сделала ударение на слове «высоких», – не надо было торопиться с разводом.

Заметив тень, пробежавшую по лицам мужа и дочери, Вера Борисовна попыталась превратить свои слова в шутку.

– Правда, милый. – Она кокетливо прильнула к Генриху. – Ты ведь никогда не хотел развестись со мной?

– Развэстись? – подобно герою анекдота, Генрих заговорил с грузинским акцентом. – Зарэзать – да. А развэстись? Нэт.

– Я была уверена, что ты ответишь именно так, – заявила Вера Борисовна и пояснила Алине: – Это дедушкин любимый анекдот. Еще со студенческой скамьи.

Вера Розенталь встретила своего Генриха в Ленинграде, куда приехала учиться на педагога английского и французского языков из родной Одессы. 11 ноября 1982 года ровно в 9 утра Вера, внесенная в списки деканата и строго предупрежденная об ответственности за неявку, пришла на траурный митинг по случаю смерти генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева. «Общественно-политическое мероприятие» затянулось не на шутку. Один оратор сменял на трибуне другого. Все партийные и комсомольские лидеры города считали своим долгом сказать несколько теплых и проникновенных слов в память о «гениальном продолжателе дела великого Ленина». Через полтора часа Вера с ужасом почувствовала, что леденеет. Ее легкое пальто, подбитое ватином и считавшееся в южной Одессе «зимним», было совершенно беззащитно против ноябрьского ленинградского мороза. Покинуть митинг было невозможно. Дежурные с красными повязками на рукавах строго следили за «своими» студентами. Сначала Вера топала ногами, пыталась прыгать и бить себя по плечам и бокам, но под яростным взглядом декана смирилась, решив, подобно древним святым, молча принять все, что ей уготовано свыше, и моля только об одном – чтобы все обошлось простудой, гриппом, в крайнем случае воспалением легких, но без менингита, обморожения конечностей, сопровождаемого гангреной, и каких-либо других ужасов. В какой-то момент она осознала, что силы оставляют ее и сознание тихо уплывает куда-то в сторону. Вера пошатнулась и, конечно, упала бы, если бы не стоящий сбоку незнакомый черноволосый парень. Сначала он крепко подхватил ее за локоть и не позволил рухнуть, а потом вдруг резким движением разорвал пакет, который держал в руках, и извлек из него огромное пушистое одеяло неопределенного желто-коричневого цвета. Не говоря ни слова, парень закутал задубевшую Веру в теплую и мягкую шерсть. Размеров одеяла хватило на то, чтобы обернуть его два раза вокруг стройной фигурки Веры, да еще и накрыть голову так, что наружу торчал только нос. Вера молча наблюдала за этой процедурой, а когда попыталась что-то сказать, парень сделал ей знак, чтобы молчала.

– На нас и так смотрят, – шепнул он. – Потом поговорим.

Он обнял Веру за талию. Вроде только для того, чтобы не упало одеяло, но притиснул ее к себе явно крепче, чем требовалось. Она попробовала пискнуть, но парень вновь приложил палец в замшевой перчатке к губам.

– Не надо ничего говорить. Леонид Ильич умер. Мы должны скорбеть.

От такой наглости Вера потеряла дар речи. Тем более что в горле уже саднило и произнесение каждого слова давалось с трудом. Так, в обнимку, они и простояли еще час. Наконец последний оратор закончил пламенную речь, ведущий митинга попросил всех присутствующих застыть в минуте молчания, после чего митинг был объявлен закрытым. Молодой наглец разжал объятия, и одеяло чуть не свалилось с плеч Веры.

– Здравствуйте! – сказал молодой человек. – Меня зовут Генрих. Я учусь в политехническом институте на четвертом курсе. Одеяло я получил на почте по дороге на митинг. Его мне прислали родители из Баку. Я ответил на все вопросы?

Вера уже пришла в себя.

– Нет. Кто вам позволил заворачивать меня в одеяло и обнимать меня?

– Элементарное сострадание, – усмехнулся молодой человек. – Видели бы вы себя. Белая, дрожащая. А у меня одеяло под рукой. Да еще какое! Чистая верблюжья шерсть. Я же не