Нет, сладости не должны стоить так отвратительно, безумно дешево! Дешевле, чем дайкон и даже вяленая хурма! Хватит ли его мужества, чтобы справиться с таким соблазном?

Первый раз он попробовал настоящие сладости на приеме у его светлости. Нет, тогда господин был всего лишь вассалом великого Оды Нобунаги, но уже имел свой замок и – любил роскошь.

А Тораноскэ, сунув в рот разом несколько разноцветных сахарных капель, пропал навсегда. Каких усилий ему стоило скрывать от других свою страсть! Мужчина, воин – и женские конфетки. Любого, кто бы заподозрил его в такой позорной любви, Тораноскэ бы убил на месте. Даже всеведущий Сакити ничего не знал, а вот если бы догадался Ёсицугу, то Тораноскэ вскрыл бы себе живот, чтобы избежать позора. Уж этот бы не упустил возможности поглумиться над «крестьянским выродком» всласть.

…Нет, если бы узнал Сакити – было бы хуже. Тогда бы Тораноскэ сполна расплатился за «девчонку» и все остальные свои насмешки. Поэтому на чаепитиях с господином он ел сладости с каменным лицом, чтобы все понимали, что он это делает исключительно из уважения к господину.

…Только много лет спустя он понял, что именно на его столике всегда были и медовые данго[35], и сладкие моти[36] с восхитительной, алой, как кровь, начинкой из бобов адзуки, и яркие сахарные драгоценные конфеты, которые привозили из столицы. Столы остальных были на сладости куда как скромнее.

Похоже, что все знали. Просто молчали, чтобы не смущать глупого мальчишку.

Киёмаса взял с витрины яркий пакетик с разноцветными сахарными ягодами и понял, что сейчас разрыдается.

Его светлость… проклятие, как ужасно он скучал по нему! Как Киёмасе не хватало в тот десяток лет, что был отпущен ему в мире после того, как его покинул господин, отеческой заботы и величайшего ума этого человека. Его великолепных шуток, подарков, наставлений. А он как отплатил? Даже сына его не смог защитить. И юный господин Хидэёри погиб в огне, так и не дождавшись помощи.

Но не только это гложет сердце.

Сакити. Даже сейчас он так и называет Мицунари мысленно детским именем. И, наверное, тот бы очень обиделся, если бы услышал. А Ёсицугу бы усмехнулся презрительно и сказал: «Наш деревенский товарищ не может освоить китайское письмо, вот и говорит, как пишет».

Отани Ёсицугу. Ненавистный, отвратительный человек, ядовитый, как мамуси[37]. Ни от кого Киёмаса за всю свою жизнь не терпел столько унижений. Ни с кем так не мечтал сойтись в бою и убить. Превосходный стратег. Великолепный воин. Лучший друг.

…Масанори крепко запил после Сэкигахары[38]. Брат всегда любил выпить, но тут сакэ просто лилось рекой: до Киёмасы доходили слухи, что вассалы уже забыли трезвый облик своего господина. А когда Киёмаса все же дождался его к себе в замок погостить – за очередным возлиянием Масанори сознался, что пьет не один, «а с Гёбу»[39]. И не может отказывать друзьям в выпивке. От чего помутился его разум? От крепкого сакэ или от чувства вины?

Проклятье. Да кого он пытался обмануть? Он сам не спился, как Масанори, только благодаря юному Асано. Мальчишка-племянник, чьим наставником стал Киёмаса по просьбе его отца, по сути спас его, вытащив из той дыры, в которую Киёмаса проваливался после смерти его светлости. Как спас тогда, в осажденной крепости в Ульсане[40]. Когда пробрался за стену и добыл ему воды. И угрожал лишить себя жизни, если господин генерал не будет пить… Но смог ли Асано Юкинага заменить ему погибших друзей?

О чем думал Мицунари, видя с горы из командного пункта, как нобори Фукусимы Масанори двигаются в направлении позиций Отани? Что сказал сам Ёсицугу, когда развернул боевые порядки, чтобы достойно встретить врага, а ему в тыл покатились с пригорка воины предателя Кобаякавы Хидэаки? Сколько он продержался, с пятьюстами воинами против двадцати тысяч, зажатый в клещи? Долго. Просто невероятно долго. А последними его словами было проклятие предателю.

Нет. Асано не смог их заменить.

Сакити. Кацурамацу[41]. Никто и никогда не сможет их заменить. Мицунари. Ёсицугу. Преданные им друзья.

Киёмаса выпустил из пальцев пакет и открыл глаза. И увидел прямо перед собой охранника, который, больше не скрываясь, сверлил его взглядом. На миг ярость захлестнула его. Этот человек думает, что он хочет украсть конфеты? Или… думает, что он, Като Киёмаса стесняется их брать?

Он зашевелил ноздрями и шумно задышал. И решительно схватил пакетик с конфетами и опустил в железную корзинку, которую взял на входе. Именно так делал Иэясу, когда приводил его в магазин. Потом туда же полетел пакет с моти, какими-то чересчур воздушными и легкими, и два пакета с прозрачными мягкими фигурками разных животных. Он старался не брать сладости, на которых были нарисованы цветы и полуобнаженные разноцветные женщины. На многих пакетах и коробках были рисунки воинов в необычных доспехах и самоходных повозок. А на одной – большой и яркой – даже изображение повозки, которая летит быстрее стрелы. Киёмаса приехал на ней. И даже выучил название: «синкансэн»[42].

– Синкансэн, – тихо произнес он и улыбнулся.

Настроение заметно поднялось, ярость и грусть растворились без следа. Он подумал и добавил в корзину еще пакетик маринованных слив и коробку с вяленой рыбой. И направился в отдел, где были расставлены бутылки с сакэ. Остановился возле полок и резво обернулся. И охранник едва не врезался в него. Киёмаса еле сдержал смех. Наклонился над стоящим едва не вплотную к нему человеком и гаркнул:

– Покажи мне самое крепкое сакэ!

В глазах охранника на мгновение мелькнул испуг, но тут же сменился явным облегчением: этот мужчина перестал вести себя странно и начал – в соответствии со своим обликом. Он растянул рот в широченной улыбке и протянул руку к витрине: