в книжном магазине я случайно открыла книгу, в которой подробно описывалось жертвоприношение у ацтеков. В некоторых случаях юноша, избранный на роль жертвы, проводил целый год в роскоши, имея несколько жен. Интересно, как эти женщины жили потом?

А перед смертью он поднимался на высокую каменную гору, на каждой ступеньке он ломал по флейте – по месяцу счастливой жизни. На вершине горы его всегда ожидал жрец. Юноша-жертва или любая другая выбранная жертва ложилась на камень на вершине горы, и жрец одним ударом рассекал ей грудную клетку и силой вырывал оттуда ее еще бьющееся сердце, чтобы поднести его солнцу.

Конечно, я где-то прежде слышала и читала об этом, но теперь это целиком захватило мое сознание, затянуло его новой вибрирующей и темной пленкой.

Прошли сутки с тех пор, как я прочла этот отрывок, и вот я уже меньше думаю о собственных венах и о фиолетовых тарелках на кухне, они как будто перестали ждать меня.

Я думаю о том, как ложусь на камень, нагретый солнцем, и жрец рассекает мою грудь одним ударом. Иногда он похож на тебя, он – это ты, а иногда он просто жрец – темный и страшный. Он смотрит в мои глаза и пьет из них мой доверчивый ужас.

И я пытаюсь представить себе боль, которая меня ожидает: наверняка она в тысячу раз сильнее той, что заставляет меня пить пачками обезболивающие таблетки, но эта боль должна быть одномоментной, а не ноющей, как моя. Она просто сотрет меня, и я исчезну в ней.

В фильме «Ущерб» Маля есть такая сцена: герой Джереми Айронса, уже состоящий в тайной связи с невестой своего сына, будучи не в силах перенести даже короткую разлуку с ней, едет вслед за ней и сыном в Париж на уик-энд. Он останавливается в отеле напротив их гостиницы и наблюдает за ними из окна своего номера, он видит, как его сын целует свою невесту и одновременно его возлюбленную. Он пытается сохранить самообладание, но потом ложится на кровать в позе зародыша и от боли поджимает ноги к груди.

О такой боли говорят меньше, чем о боли в случае чьей-либо смерти: она не настолько конвенциональная. Но кто сказал, что она менее сильная?

Боль от разлуки, ревности или невозможности обладания.

Друг показывает мне фото своей квартиры, и в одной из комнат я вижу гирлянду и вспоминаю тебя и твою комнату. Так ты ненадолго возвращаешься ко мне через других.

Ночь, холодно, предпоследний день марта. На улицах еще лежит снег, его дыхание, ты стоишь на балконе и куришь, ты кричишь на меня. Потом ты приходишь на кухню и наливаешь мне вино, ты останавливаешься у холодильника, и я подхожу к тебе, кладу голову на твое плечо. Ты пахнешь холодом, табаком и вином. И ты целуешь меня и гладишь мои бедра, и мои глаза сами собой закрываются, ты смотришь на меня и улыбаешься этому – и все вокруг меркнет и исчезает. И я тоже исчезаю.

В комнате ты снимаешь с меня носки, глядя в мои глаза, ты смеешься и спрашиваешь меня:

– Ты дрочила и думала об мне?

Я киваю, закрываю глаза и прижимаюсь к тебе.

Мир больше никогда не будет таким целым для меня.

Каждый день в шесть утра я просыпаюсь от невозможности вернуться.

С первым вдохом просыпается и боль в груди. Утром она сильнее всего, когда я только открываю глаза. Она держится в грудной клетке, пока я пью воду, готовлю завтрак. Потом ненадолго затихает и снова возвращается невыносимо ноющее чувство, днем оно только набирает новые обороты.

Дневник пациента, дневник оставленной женщины. Я с вожделением смотрю на сигареты: если горящую сигарету с силой прижать к запястью, боль в груди на несколько секунд затихает.

Я перехожу дорогу только на красный свет, грузовики – вот еще один предмет моего желания, от него сводит скулы и челюсть.

Я представляю, как от удара полечу, словно тряпка на ветру. Я знаю, что должна подумать о чувствах водителя, но я не думаю. Я думаю только о том, как мои внутренние органы превратятся в одну сплошную кровь и я наконец исчезну.

Значит, исчезнет и боль, ее не нужно будет притуплять, усыплять, обманывать, она просто исчезнет. Выйдет на свободу вместе со мной. И потому я смотрю прямо в глаза машинам, в глаза фарам.

Час сорок, еще ранняя ночь на танцполе под открытом небом, я смотрю на молодую темноволосую женщину, на ней черный шелковый комбинезон, у нее короткая стрижка, и это делает нас похожими. Мне нравится смотреть, как ее спутник гладит ее шею в районе ушей. Он гладит ее как собственник, хозяйским и нежным жестом. Он чуть грубее и скучнее тебя, но мне все равно нравится наблюдать за ними. Во время танца она несколько раз смотрит в мои глаза и на мое лицо, и мне кажется, что на меня смотрит мой негатив, моя копия. Ее возлюбленный улыбается мне, и я улыбаюсь ему.

И в этот момент боль возвращается ко мне, она всегда возвращается, когда я чуть оживаю, она сковывает мою грудную клетку и тело, потное от танца.

Камень, гора, солнце, жрец. Может быть, я бы хотела отдаться этой паре, как хотела бы отдаться грузовику. Совершенно не важно, что сотрет меня, главное, чтобы это произошло.

Днем я гуляю в парке, неподалеку лесополоса, и внезапно, глядя на темную зелень кустов, я вижу себя саму с перерезанным горлом и остекленевшим взглядом; меня изнасиловали перед смертью или нет? Мне все равно, такое отчетливое видение, от которого я не вздрагиваю, а чувствую только удивительное безразличие к своему собственному телу.

Почему расставание почти невозможно пережить?

Как-то один прекрасный человек сказал мне:

– Эх. Я еще помню это чувство, когда кажется, что ничего ужасней и представить невозможно. Так что понимаю. Держитесь. Это, конечно, немного похоже на смерть, но дальше будет важный и интересный посмертный опыт. Дождитесь его!

Я устала ждать. Наверное, это заранее проигранная игра.

Одна тысяча девятьсот девяносто восьмой год, музыкальные критики пишут, что в голосе Мадонны появилась какая-то удивительная теплота после рождения дочери Лурдес. Я, двенадцатилетняя, смотрю клип, в котором Мадонну преследуют папарацци, сюжет явно навеян недавней гибелью принцессы Дианы. В конце клипа Мадонна приходит домой и обнимает черноволосую девочку.

I traded fame for love

Without a second thought

It all became a silly a game

Some