Нестор посмотрел Евпатию в глаза, сжал губы и надолго замолчал. Боярин уж подумал, что инок и не заговорит больше, однако вскорости услышал негромкий напряженный голос:

– В Писании сказано: «Ни одна птица не упадет на землю без воли Отца нашего». Коли Господь кару на нас насылает, значит, научить чему-то хочет. Молиться надо – Божий замысел и откроется.

– И та молитва татар прогонит? – с едва сдерживаемым гневом прошептал Коловрат. Внутри у него все закипело.

– Может, и прогонит. А заодно и дрянь из сердец наших повыжжет. Предательство, междоусобицы разрывают землю русскую уж сколько лет. Вот Господь и наслал кару. Если сами не можем с собой совладать, так Он поможет. Придется князьям забыть старые распри и объединиться против общего врага.

– А сколько людей погибнет? Сколько останется без крова, без надежды? Скольких уведут в рабство? Детей, женщин… Разве они в чем виноваты?

– Все мы грешны перед Господом, – угрюмо ответил монах и тяжело вздохнул. – Ты вспомни. И в Рязанском, и в других княжествах властители за троны да за земли дерутся без устали. Людей губят, жгут, грабят… Своих же, русичей! Ты молодой еще, горячий, настоящего зверства не видел. А я знаю, на что мы сами способны – никаких татар не нужно.

– Что инок может знать о войне, сидя в скиту или в пещере? – отмахнулся рязанский боярин. Сонливость как рукой сняло. Он сжимал и разжимал кулаки, еле сдерживая нахлынувшие чувства. Перед глазами стояли разоренные храмы, сожжённые дома родного города, но четче всего Евпатий видел лица жены и детей. Это их смертью Всевышний его вразумить надумал? Что ж это за Бог такой, коли отбирает жизни у невиновных и наказывает тех, кто силился жить если не праведно, то по чести? Не может такого быть!

– Инок не всегда в иноках ходил, – голос Нестора стал совсем тихим, будто потускнел от горечи. Старик подгреб суковатой палкой угли в костре и взглянул на Коловрата. В глазах у него плескалась давнишняя боль, от которой нельзя найти избавления. – Много лет назад я был не последним боярином в Рязани. Служил князю Роману Игоревичу, слушал песни жены, детей растил… А потом поехал с правителем своим в Исады…

Евпатий отвел глаза. Отец рассказывал ему о той бойне, что устроили пронские князья Глеб и Константин. Они позвали своих братьев – удельных рязанских князей – на пиршество в Исады, и те приехали с семьями, приближенными боярами и почетной дружиной. А в разгар праздника в палаты ворвались нанятые Глебом половцы и перебили всех гостей до единого.

– Уж не знаю, с чего меня подлые сыновья Владимира Пронского пощадили. Может, в память о соколиных охотах, что я для них устраивал, когда они в Рязань приезжали… Только из всего посольства я один жив и остался. Лучше бы умер… Вместе с Агафьюшкой, с детками, с князем. – Монах помолчал, стараясь унять дрожь в голосе. И продолжил только через несколько бесконечно долгих минут. – Меня силой выслали, отправили на постриг в монастырь при храме Святой Живоначальной Троицы. И, наверное, это была великая Божья милость ко мне, недостойному. Не покинул меня Всевышний, не позволил сотворить смертного греха, хотя я сотни раз хотел руки на себя наложить и покончить с муками земной юдоли.

Но отец Никифор – настоятель мой, Царствие ему Небесное, – знал, как мятущийся дух усмирить и открыть грешнику дорогу к Господу. Заставлял власяницу не снимая носить, молиться днями и ночами без сна и роздыха, из ереси безбожной пинками да наставлениями вытаскивал. И тогда мне открылось, что в молитве спасение, а души земляков моих, как и мою собственную, врачевать надобно. Я могу помочь малостью – молитвой, советом, исповедью, отваром целебным… А Господь целым народам вспомоществование посылает. И пусть лекарство его бывает нестерпимо горьким, но коли стерпишь, очистишься. Так что, ты уж не обессудь, нет во мне ненависти к татарам. Одна только печаль и надежда.

Покачав головой, Коловрат задумался. Злость улеглась, и хоть они с Нестором смотрели на мир совсем по-разному, теперь безмерное смирение инока было ему куда понятнее… У всякого свой груз, и всякий его несет как может. Однако Евпатий вел за собой людей, которые на него надеялись, так что не спросить он не мог, хотя и не ждал положительного ответа:

– Значит, не поможешь нам?

– Воевать – нет. Но буду молиться за вас. И можете здесь оставаться, сколько надо.

– Оставаться нам нельзя. Следом татары идут. Метель, конечно, следы заметет, но рассчитывать на это не стоит. Тебе бы тоже уйти надобно – язычники не посмотрят, что ты божий человек. Если подумают, что знаешь что-то, запытают.

В пещере повисло напряженное молчание. Старый монах и молодой витязь смотрели друг на друга, и каждый решал, как поступить. В конце концов, Нестор стал палкой чертить на припорошенном землей каменном полу:

– Тут неподалеку есть заимка, где охотники во время лесования останавливаются. Там землянки накопаны, можно от снега и мороза укрыться.

– А ты?

– А я останусь. Меня звери охраняют. Я давно от мирского отрекся – они чувствуют, не боятся. Потапыч, что на опушке вас встретил, с руки ест. Не пропаду.

– Ну, как знаешь, – с сомнением произнес Коловрат.

– Ты не переживай за меня. Господь охранит. Да и не задержусь я в келье своей надолго – пойду по весям. Война плодит страждущих, а мне помогать им должно.

– Раз уж пойдешь, то, может, скажешь, чтоб к Евпатию Коловрату приходили? Не все ведь готовы, как ты, молитвой спасаться.

Чело инока избороздили морщины. Он помолчал, хмуро глядя в огонь, а затем медленно кивнул:

– Ладно. Хоть это и грех большой – людей на смерть звать. Скажу. Не мне решать, кому как проживать свою жизнь.

– Спасибо.

– Не благодари. С тяжелым сердцем просьбу твою выполнять буду. Спать пора.

Нестор с усилием поднялся и пошел в дальний конец пещеры, где лежали звериные шкуры, служившие ему ложем. А Евпатий остался сидеть у костра. Его сильно клонило в сон, глаза слипались. Чтобы побороть навалившуюся дрему, боярин плеснул себе в лицо уже остывший отвар, которым хотел напоить его монах. Вода охладила кожу, а сильный запах трав распутал скрутившиеся в клубок мысли.

Коловрат достал ханскую грамоту из футляра, висевшего на шее. Развернул ткань, всмотрелся в незнакомые символы. Странная вязь почему-то вызвала воспоминания о доме и семье. Глаза защипало, а на смену непрошеным слезам пришла глухая, отчаянная ярость. Сцепив зубы, боярин быстро скрутил грамоту и засунул обратно в футляр.

– Не спать! Нельзя спать! – прошептал он, вынул свою берестяную книжечку и стал делать в ней быстрые записи, расчерчивая страницы планами будущих сражений. Сна больше не было ни в одном глазу. Карту, которую начертил на полу Нестор, Евпатий тоже зарисовал – заимка, действительно, могла стать спасительным пристанищем для маленькой дружины.

Когда костер в пещере окончательно прогорел и угас, Коловрат встал на ноги, потянулся и выглянул наружу. Горизонт уже окрасился малиново-золотым багрянцем, хотя этого было почти не видно за снежным крошевом, которое ветер швырял из стороны в сторону.