Инге скоро узнала, до какой степени ее парень пленен Москвой. «Он признавал, что правительственные круги советской зоны ему не нравятся, потому что они, по его мнению, слишком бесхребетны, зато хвалил все, что каким-нибудь образом было связано с Россией и коммунистической идеологией», – рассказывала Инге полиции ФРГ. Агенту Лубянки приходилось терпеть не только антикоммунизм и русофобию будущего тестя, но и схожие воззрения самой невесты, хоть и не столь бескомпромиссные. Инге не во всем соглашалась с отцом, но и жениху поддакивать не собиралась. Влюбленные часто спорили, оставаясь каждый при своем мнении. «Я не разделяла его взгляды и очарование Россией, – вспоминала Инге. – Высказывала ему свое несогласие, и ему приходилось защищать свою точку зрения».

В свободное время они гуляли вместе по Восточному и Западному Берлину, ходили в кино, танцевали в том же дансинге. Постепенно Инге начала замечать странности в поведении своего парня. Он тщательно следил за личными документами – однажды, когда Инге подобрала в «Казино» выпавший у него из кармана бумажник, Богдан немедленно его отнял. Рабочий день у него явно был ненормированным, и порой он исчезал на две-три недели. «Йозеф» уверял, что министерство отправляет его в командировки, как правило, в Польшу. Однажды его не было в Берлине целый месяц – он сказал Инге, что посещал ярмарку в Лейпциге. На самом деле Сташинский ездил в Мюнхен по заданию КГБ. Невеста заподозрила неладное.

Весной 1959 года, после двух лет свиданий, Инге проследила за Йозефом до его съемной квартиры в Восточном Берлине. Она подозревала соперницу. Но он был один, и в ответ на изумление молодого человека Инге высказала все ему в лицо, угрожая разрывом. Сташинский успокоил невесту: у него никого больше нет, он ее любит и вообще хочет на ней жениться. «Йоши» тут же сделал Инге предложение, и она была счастлива ответить «да». Они купили обручальные кольца в Гезундбруннене, районе Западного Берлина. В советской зоне оккупации такие широкие кольца трудно было найти. Молодая пара чувствовала себя на седьмом небе. Несмотря на политические разногласия, их соединила любовь. «На личном уровне мы прекрасно понимали друг друга», – уверяла Инге. Фройляйн Поль не могла похвастать особым образованием или манерами, но отличалась независимым складом ума и сильным характером. Сташинскому важнее всего казалась ее преданность. Он чувствовал, что может положиться на нее, что ее поддержка избавит его от неуверенности в себе на избранном пути. Политические разногласия выглядели мелочью на фоне взаимной любви136.

Богдан не сразу сообщил куратору о помолвке. Но, услышав на встрече с генералом Коротковым, что предстоит долгая командировка в Москву, он понял, что держать это в тайне больше не может. Сташинский спросил у Деймона, как быть с Инге Поль, на которой он намерен жениться. Полковника новости не порадовали. Он сказал подопечному, что немка, да еще такого социального положения – не лучшая пара. Брак с немкой помешает его карьере, а ведь перед ним теперь открылись хорошие перспективы. Деймон полагал, что переезд в Москву станет удобным предлогом для разрыва. А чтобы фройляйн Поль пережила это легче, можно дать ей денег. По такому случаю Карлсхорст был готов расстаться с несколькими тысячами марок. Сташинский ждал совсем другого ответа и заявил Деймону, что любит Инге и женится в любом случае. Тогда куратор решил потянуть время и сказал, что этот вопрос следует обсудить с вышестоящим начальством в Союзе. На это возразить было нечего137.

Теперь, на аудиенции в отеле «Москва», Богдан спросил о том же генерала Крохина – никого выше рангом он пока не встречал. Крохин отреагировал так же холодно, как Деймон. По его словам, сотрудники КГБ на иностранках не женились. К тому же недолгая биография «Йозефа Леманна» подошла к концу. Сташинскому следовало привыкать к новому имени и новой легенде. Генерал предложил ему подыскать себе в жены коллегу с советским паспортом. В таком случае новая пара могла бы получить одинаковую подготовку и вместе уехать на Запад, тогда брак, напротив, дал бы толчок карьере Сташинского, облегчив нелегальную работу. Но Богдан не сдавался. Он возразил, что как раз женитьба на немке пойдет ему на пользу с точки зрения службы, ведь так будет легче сойти на Западе за своего. Крохин от его доводов отмахнулся и велел молодому агенту забыть о фройляйн Поль. Таким образом, куратор в Карлсхорсте лишь пытался поберечь Сташинскому нервы – он знал, что и в Москве не дадут добро на свадьбу138.

Перед уходом генерал советовал Богдану хорошенько подумать над тем, что он сказал насчет невесты. «Через несколько дней, когда вы это дело уже обдумаете, дайте мне знать – я охотно приду к вам, и мы обговорим это еще раз», – сказал он Сташинскому. Тот понял, чего от него хотят: чтобы он бросил Инге и нашел себе жену из числа сотрудниц КГБ. У жениха оставалось лишь несколько дней на размышление139.

Как всегда, в первую неделю декабря в Москве бурлила жизнь. Пятого числа праздновали День Конституции. Газеты рапортовали об экономических достижениях СССР, а в кинотеатрах Москвы, Ленинграда, Киева и других городов зрителям предлагали кинохронику визита Никиты Хрущева в Соединенные Штаты. «Радостно видеть плоды миролюбивой внешней политики Советского государства», – писали в «Правде» о премьере фильма, где Хрущев дружески общался с президентом Эйзенхауэром. Днем ранее советское Министерство иностранных дел презентовало ООН два незаурядных подарка: статую прославленного Евгения Вучетича «Перекуем мечи на орала» и модель первого искусственного спутника Земли, запущенного СССР в октябре 1957 года. Скульптура мускулистого обнаженного мужчины, бьющего молотом по сломанному мечу, должна была показать миролюбие Советского Союза. «Спутник-1», с другой стороны, воплощал технологический прогресс государства и намекал, что советские ракеты теперь могут долететь до Северной Америки140.

Именно в первые дни декабря Богдана Сташинского наконец-то пустили в святая святых КГБ – штаб-квартиру на Лубянской площади. Подходя к зданию, о котором столько всего рассказывали, он, само собой, заметил недавно установленную перед ним статую Феликса Дзержинского – поляка и отца-основателя ВЧК. Памятник говорил о попытке нового руководства поправить репутацию комитета после ужасов сталинизма, обратившись к мифологизированному прошлому – к эпохе Ленина и первых чекистов.