Сташинский в первую очередь признался невесте: он выдавал себя за совсем другого человека. Его зовут не Йозеф Леманн, да и немцем он притворялся – он из Советского Союза. Инге его слова ошеломили. По ее словам, она как будто упала с небес на землю. Богдан вспоминал, что пытался смягчить удар – он все же не русский, а украинец, – рассчитывая на то, что немцы в его земляках видели один из покоренных советами восточноевропейских народов, тогда как русских обычно воспринимали как старых врагов, а теперь и оккупантов. Таким признанием он открыто нарушил инструкции, данные ему и на Лубянке, и в Карлсхорсте. Он не стал выдавать себя за агента Штази, а прямо заявил, что служит в КГБ, в Варшаве не был и приехал из Москвы. Там его принял сам председатель комитета и дал добро на их свадьбу. Инге станет первой женщиной-иностранкой, которой позволят выйти за агента КГБ. Однако ей придется тоже стать сотрудницей комитета149.

Инге разрыдалась. Память о войне никак не располагала ее ни к русским, ни к другим выходцам из Советского Союза. Ее отца Фрица Поля в свое время призвали в вермахт, а в начале 1945 года Инге с матерью бежали в страхе перед Красной армией из Берлина на север – в городок Фельдберг в Мекленбурге. И в итоге оказались в советской зоне оккупации. Администрация назначила бургомистром Фельдберга известного писателя-антифашиста Ганса Фалладу, который с восторгом принял смену власти. В своих романах он как мог идеализировал оккупацию, – когда, мол, еще завоеватели были так добры и щедры с покоренным народом?

На самом деле немцы переживали совсем другие чувства, когда попали под каток Красной армии. Инге помнила советских солдат и групповые изнасилования в Фельдберге. «Хуже всего были монголы, – говорила она, – в казачьих шапках и с плетками в руках». Возможно, она имела в виду уроженцев Средней Азии и южной Сибири – тех «азиатов», которых нацистская пропаганда изображала недочеловеками. Мать Инге изнасиловали трижды. «Ни одну женщину не пощадили», – вспоминала Инге. Многие жертвы покончили с собой, но семейство Поль вытерпело все испытания. На Рождество 1945 года приехал домой отец, выпущенный из плена англичанами. Его ждал «сюрприз»: немногим раньше его жена родила сына, которого тоже назвали Фрицем. Пережитое отцом никак не переполняло его душу любовью к новому режиму. Сташинский знал, что его будущие жена, тесть и теща, мягко говоря, не русофилы, а советскую оккупацию воспринимают враждебно. Герр Поль не делал из этого тайны, особенно навеселе. Однажды его выпады против нового режима опубликовали в местной газете, назвав его по имени. Фриц-старший этого нисколько не стеснялся. Его зять запомнил, с какой гордостью он показывал эту вырезку, когда об этом заходил разговор (она всегда была у него в кармане)150.

Инге признание жениха привело в ужас. Ее не волновало, что он всего лишь пересказывал требования начальства. Она сказала: «Ты, видно, немного рехнулся, если предлагаешь мне такие вещи». Ведь он хорошо знал, как она относится к этой системе. Но Богдан ответил: «Если мы хотим жить вместе и будь что будет, ты должна это сделать. Ты должна вести себя так, будто приняла их предложения и согласна сотрудничать». Инге не могла отказаться от него, от мечты выйти за него замуж – но и вступать в ряды КГБ не желала.

Она придумала план получше: им с Богданом надо немедленно бежать на Запад. Из Далльгова рукой подать до Западного Берлина, поэтому такой вариант казался ей вполне резонным. Но теперь заупрямился жених. На суде он признался: «Я ей сказал, что теперь не могу этого сделать, но такая возможность останется у нас в будущем. Надо выиграть время». Сташинский думал, что полученные в Москве знания помогут ему, когда настанет время обосноваться в капиталистическом мире. «Я знал, что после переподготовки меня пошлют в Западную Германию или другую западноевропейскую страну». Он убеждал Инге, что дело с его командировкой за пределы соцлагеря решено окончательно.

Разговор у них был долгий. Инге более-менее смирилась с положением. Сташинский уверял ее, что настоящей сотрудницей КГБ она не станет, а он сделает все возможное, чтобы оградить жену от каких бы то ни было заданий. От нее требовалось лишь войти в роль. Богдан раскрыл много деталей своей биографии, но ничего не сказал о двух убийствах и вообще о своей функции в органах. Он не боялся, что она может его случайно выдать, но считал, что для ее же безопасности ей лучше этого не знать. В итоге невеста согласилась изобразить приверженку коммунизма, готовую помочь будущему мужу в трудном, но почетном деле борьбы за мир во всем мире, и поехать в этом образе в Москву.

Сташинский вспоминал, что они пришли к такому компромиссу: она не скажет никому ни слова об их разговоре – не только в Москве, но пока что даже своим родителям. Они должны были держаться придуманной в КГБ легенды. Инге обещала так и поступить151.

9 января 1960 года Богдан Сташинский и Инге Поль сели на поезд в Москву. При них были выданные куратором паспорта. Несколькими днями ранее полковник Деймон попросил немку сделать фото, и теперь она превратилась в Ингу Федоровну Крылову. У Богдана был его старый паспорт на имя Александра Антоновича Крылова. Фройляйн Поль пока еще оставалась девицей, зато гражданка Крылова стала замужней. В Москве их встретил офицер КГБ и отвез в знакомую Сташинскому гостиницу «Украина». Однако тот и виду не подал, что уже бывал и в городе, и в этом отеле. Начальство велело ему играть роль и говорить невесте, что он тут впервые – в награду за усердную службу в Штази.

Само начальство тем временем тщательно изучало немку. Майор Фабричников – чичероне молодой пары в походах по магазинам и прогулках по Москве – расспрашивал ее о впечатлениях от советского образа жизни, от столицы. Он хотел знать ее мнение буквально обо всем вокруг. Инге притворялась, что не узнала в нем человека с Лубянки, хотя его назойливое присутствие говорило само за себя. Она ловко изображала восторженную туристку, но с глазу на глаз просила у Богдана совета, в каком случае разыгрывать удивление, а в каком нет. КГБ следил за ними и в отсутствие Фабричникова. В их вещах рылись, а номер в гостинице «Москва», куда их переселили из «Украины», как подозревал Сташинский, прослушивался. Майор при нем отчитал портье, едва не определившего молодую пару «не в те» апартаменты152.

Инге с самого начала была не рада поездке, а оказанный им прием произвел гнетущее впечатление. Более того, обстановка ее просто пугала. Еще на вокзале в Варшаве она почувствовала себя загнанной в ловушку, преданной и проданной в рабство. В Москве это ощущение стало только сильнее. Богдан и его куратор показывали ей шедевры дореволюционной архитектуры и мраморные станции московского метро, но ее поражал контраст между роскошью отделки и плохо одетыми пассажирами. Женщины в шерстяных платках, фуфайках и валенках, с набитыми хлебом вещмешками за спиной, выглядели очень бедно – этот образ врезался ей в память. А еще ей казалось, что повсюду пьяницы. Нередко они собирались в группки в метро или в роскошных вестибюлях зданий в центре города, спасаясь от мороза. Те, кто не добрался до цели, валялись на снегу.