Узбек продолжил политику своего дяди Тохты, поэтому процветала торговля, включая и работорговлю, несмотря на неодобрение Тохтой некоторых ее аспектов. В частности, рынки Каира поглощали стоивших больших денег молодых мужчин региона. Столица Сарай в низовьях Волги вновь стала местопребыванием итальянских торговцев, промышлявших мехами и живым товаром: ранее они были изгнаны Тохтой за похищения монгольских детей для продажи на рабовладельческих рынках. Их дома в Каффе подверглись нападению и были сожжены около 1307 или 1308 года. К 1316 году генуэзская колония снова процветала, а затем в 1332 году Узбек разрешил строительство города и создание венецианской колонии в Тане (современный Танаис), в устье реки Дон.

Чтобы завоевать корону, Узбек должен был побороть религиозную оппозицию традиционалистов. После раскрытия заговора, ставившего целью отравить его, он уничтожил всех заговорщиков. Чтобы продемонстрировать свою религиозность, Узбек пошел на беспрецедентный и противоречивый шаг – отдал чингисидскую принцессу в жены ан-Насиру, мамлюкскому султану Египта, скрепив союз между Золотой Ордой и режимом мамлюков [16]. Однако твердая приверженность Узбека вере не переросла в фанатизм. Он показал себя здравомыслящим политическим деятелем, гарантировав Русской православной церкви, католикам и другим меньшинствам защиту от угнетения. Он подтвердил ярлык Менгу-Тимура от 1267 года, освобождавший от налогов Русскую православную церковь и митрополита Сарайского. А папскому легату, францисканцу Джованни де Мариньолли, для продолжения пути к великому хану в Ханбалык был предоставлен великолепный скакун.

Религиозное рвение Узбека не смягчило его отношение к государству Хулагуидов. В то же время он поддерживал, можно сказать, деловые отношения с великими ханами в Китае, напомнив им через посольство 1366 года о том, что не получил от них денежных компенсаций за свои имущественные права и апанажи в Китае. Деньги были необходимы, как объясняли его посланники, чтобы содержать ямные станции, которые, по их уверению, на тот момент финансировались самим Узбеком.

Узбек «лелеял в своем сердце мечту об Иране, открыто высказал ее и с многочисленным войском напал на эту страну»[172]. Он возобновил притязания Джучидов на Арран и Азербайджан, но, столкнувшись с армией Чопана и Абу Саида, был вынужден отступить на север за пределы региона[173]. В 1335 году, после смерти Абу Саида, в период спорного правления Арпы Кеуна, воодушевленный перепиской с Багдад-хатун, завистливой женой отравленного ильхана, Узбек-хан снова «загорелся желанием и опять направился в Иран»[174]. К югу от Дербента он столкнулся с иранцами под командованием Арпы Кеуна в продолжительном тупиковом противостоянии, которое закончилось, когда Узбек приблизился к берегу реки Кур и ударил по ней мечом, объявив: «Вы – герои!», а затем повернулся и увел свою армию обратно в Кипчакскую степь[175]. Мостоуфи утверждает, что поход Узбека был частью совместной трехсторонней атаки врагов Ирана, но нет никаких доказательств того, что нападения были скоординированы. Ни одно из них не увенчалось успехом.

После убийства Рашида ад-Дина дни наполнились ужасом, и со всех сторон собралось бесчисленное войско. Деяния чагатаидского князя Ясаура в Хорасане заставили ужаснуться весь мир. Находившийся в долине Хазара Узбек обратился к этой стране. Для нападения на Иран он набрал армию, которую было невозможно сосчитать. Из Египта и Сирии в то же время и с теми же намерениями прибыли отборные войска, направляясь к Диярбакыру, что обсуждал весь мир [17].

Мостоуфи утверждает, что Узбек получил приглашение от кипчакского вождя, полководцев и влиятельных лиц, которые обещали ему «удачный исход в том случае, если он придет в Иран и принесет им войну». Однако, когда Чопан и молодой иранский шах объединились против надвигающейся угрозы, Узбек не стал дожидаться разгрома и, оценив шансы, отступил.

Многое из того, что известно об этом хане, происходит из хроники Ибн Баттуты, который описывает гостеприимство, оказанное ему при посещении двора Узбека в 1330-х годах. Там он увидел «большой город, движущийся с своими жителями; в нем мечети и базары да дым от кухонь, взвивающийся по воздуху»[176]. Ибн Баттута был внимательным и дотошным наблюдателем, и рассказы о его путешествиях дают нам множество сведений о мелочах придворной жизни и церемоний (а Узбек, кажется, особенно любил изысканный этикет и церемонии).

Ибн Баттута подробно описывает церемонии пития, приготовления к усаживанию, устройство палаток (внутри и снаружи), здоровье некоторых придворных и даже тип влагалища главной жены. Он окидывает все вокруг проницательным, оживленным и заразительно-любопытным взглядом. Конечно, он жалуется на то, что, несмотря на обильную пищу и «меха с кумысом», «эти тюрки не знают ни (обычая) отвода помещения приезжему, ни отпуска (ему) продовольствия»[177], но также комментирует контраст между хорошим поддержанием почтовых дорог на монгольской территории и разбитыми дорогами под управлением греков[178]. Он описывает столицу, как «(один) из красивейших городов, достигший чрезвычайной величины… переполненный людьми, с красивыми базарами и широкими улицами»[179].

Процветание, коему Ибн Баттута был свидетелем, и щедрость, которой он смог насладиться, обусловлены тем, что Узбек поощрял торговлю со своими соседями не только на востоке, но и на западе. Каффа и итальянские торговцы Крыма открыли путь через Черное море, а великий князь Иван сделал Москву воротами в Европу. Первая из великих русских ярмарок стала ежегодной: для купцов, которые туда стекались, построили 70 постоялых дворов. Налоги и сборы с ярмарки приносили Ивану 7200 фунтов серебра.

Как ни странно, говорят, что русская пословица «Близ царя – близ смерти» возникла во время правления Узбека. В то время как Иван был единственным русским князем, который бестрепетно ездил к ханскому двору, в Европе у Узбека была репутация гораздо более доступного царя. Папа Бенедикт XXII питал большую надежду обратить его к истинной вере, и Узбек был рад допустить миссионеров в регионы, граничащие с Черным морем. Осетин обратил в христианство монах Иона Валент[180]. Папа наслаждался безопасной перепиской с Узбеком, его сыном и христианской женой Баялун, что свидетельствует о вполне прагматичном подходе хана к политике, который позволил его правлению стать самым процветающим периодом в истории Золотой Орды.