«И лишь покинув Россию, почувствовал: все! Больше не надо приспосабливаться к советскому строю – можно выкинуть это из головы! Пиши что хочешь – и так, как считаешь нужным. Теперь – он почувствовал – можно впервые писать без оглядок, без задней мысли, без глупых надежд кому-то угодить».

«Пиши что хочешь»… А кто это напечатает? Кто будет это покупать? В мире, где властвует коммерция, писать без оглядки на рыночную конъюнктуру – это глупее самых глупых надежд, это просто-напросто самоубийство для писателя. Здесь одно из непременных условий достижения успеха – угадать желание публики и угождать её вкусам, причём не самым возвышенным из них. Набоков написал «Лолиту», Лимонов на всю Европу прокричал про Эдичку, ну а Виктор Ерофеев с Владимиром Сорокиным, по образному определению читателя, прославились как певцы российской порнографии. Даже Дмитрий Быков изрядно поскандалил на потеху публике прежде, чем сумел привлечь к себе её внимание.

Но для Довлатова подобный метод был совершенно неприемлем – способностью устраивать скандалы он обладал в избытке, если верить воспоминаниям его друзей, однако для изложения всего этого на бумаге требовался ещё недюжинный талант художника. Довлатов попытался найти свой жанр, который был бы ему по плечу. Читаем признание в одной из последних бесед всё с тем же Ерофеевым:

«Не думайте, что я кокетничаю, но я не уверен, что считаю себя писателем. Я хотел бы считать себя рассказчиком. Это не одно и то же. Писатель занят серьезными проблемами – он пишет о том, во имя чего живут люди, как должны жить люди. А рассказчик пишет о том, как (!) живут люди».

Вот и на «Радио Свободы» в программе «Взгляд и нечто» Довлатов разглагольствовал «о чем придется» – в полном соответствии с особенностями изобретённого им стиля для общения с публикой.

Иное определение дал этому жанру Владимир Бондаренко – плебейская проза как результат плебейства самого автора:

«Он победил неожиданно для себя, уже после своей смерти, именно поэтому стал популярен. Ни нравоучений, ни поучений, ни умных слов, ни усложненной стилистики. Он бросил свое плебейство в массы, и массы сегодня его уже почти полюбили, а интеллигенты как всегда всему нашли свое умное объяснение».

Стал популярен, потому что умер? Такое случается с одарёнными людьми – достаточно вспомнить о судьбе Ван Гога или Модильяни. Причина этого достаточно банальна: гораздо приятнее расхваливать покойника, чем завидовать живому человеку. Прижизненная слава достаётся только тем, кто обладает деловой хваткой – примером может стать карьера Бродского или успешное многописательство того же Быкова. Кстати, у него есть собственное объяснение обсуждаемого здесь феномена:

«Довлатов в какой-то момент получил славу, явно превышавшую его литературные, да и человеческие заслуги… стал выглядеть борцом, летописцем русской Америки, чуть ли не олицетворением интеллигентности и тонкости, Чеховым нашего времени – хотя там, где многие видели интеллигентность и тонкость, налицо была одна лишь нормальная мелочность, отказ от больших страстей, неспособность прыгнуть выше головы… Литература Довлатова оказалась идеальной литературой среднего вкуса для среднего класса. Так возникла его недолгая, но бурная слава: читатель проголосовал за него карманом».

Как ни странно, слова Дмитрия Быкова не противоречат тому, что написал Владимир Бондаренко. А вот как сам Довлатов описал причины своей популярности всё в том же интервью:

«Это была какая-то невероятная смесь везения и невезения. С одной стороны, казалось бы, полное невезение – меня не печатали. Я не мог зарабатывать литературным трудом. Я стал психом, стал очень пьющим. Меня окружали такие же спившиеся непризнанные гении. С другой стороны, куда бы я ни приносил свои рассказы, я всю свою жизнь слышал только комплименты. Никогда никто не выразил сомнения в моем праве заниматься литературным трудом».

Ничуть не сомневаюсь, что даже в социалистическом отечестве права называть себя писателем никто ни у кого не отнимал, по крайней мере, в послевоенные годы. Тем более не было никаких запретов в обществе равных возможностей, в котором Довлатов оказался, покинув неблагодарную Россию. И всё же если хвалят, но не публикуют, это чревато скверными последствиями. Вот и в окружении Довлатова бытовало мнение, будто его намеренно вытолкнули за границу. А если бы в издательстве сказали, что не получится из него писатель? Впрочем, и сам Довлатов признавал: «ни Льва Толстого, ни Фолкнера из меня не вышло, хотя все, что я пишу, публикуется».

Не вышло Льва Толстого и из ещё одного ленинградца, но это же не причина для обвинений его бог знает в чём! Читаем статью Михаила Золотоносова «Другой Гранин, или случай с либералом», напечатанную в 2010 году:

«Гранин активно участвовал в литпроцессе с конца 1940-х гг., в частности, в бурных событиях в ленинградской писательской организации в первой половине 1960-х гг. (последствия "дела Бродского"), и прошёл путь, который в советский период был путём конформиста, маскировавшегося под автора проблемной прозы, характерными примерами которой является схематичный и глубоко советский роман "Иду на грозу" (1962), а позже – "Картина" (1980)».

Признаюсь, я тоже не в восторге от прозы Даниила Гранина, но справедливости ради замечу, что подобные эпитеты ничего не разъясняют – во всяком случае, термин «глубоко советский» мне ни о чём не говорит. Вот, например, Дмитрий Быков в лекции о Булгакове с точно таким же пренебрежением сообщил, что роман «Мастер и Маргарита» – это «хороший советский роман», что «сущность этого романа идеально соответствует советской власти». Так что писатель Гранин, по-видимому, может гордиться этим комплиментом критика. А впрочем, всё это пустяки – советский или несоветский – поскольку непредвзятый критик руководствуется критериями художественной ценности произведения, если конечно в нём не проповедуются какие-то антигуманные, безнравственные взгляды.

Куда более интересны обвинения Золотоносова, связанные с делом Бродского. Известно, что в 1964 году суд обязал Ленинградское отделение Союза писателей обсудить поведение свидетелей Адмони, Грудининой и Эткинда, выступивших на судебном процессе в защиту опального поэта. Золотоносов приводит в своей книге две цитаты из выступлений Гранина на собрании писательской организации, вот первая из них:

«Политическое лицо Бродского было нам известно. Я знаю, что он представлял собою два года тому назад. Сейчас тоже не убеждён в том, что он стал думать по-другому. Я бы лично сказал, что его с более чистой совестью надо было судить по политической статье, чем за тунеядство. Но это дело не моей компетенции».

А вот отрывок из второй цитаты:

«Стихи Бродского способные, одарённые; есть, конечно, и плохие, негодные стихи, но рядом стоят хорошие, он популярен среди молодёжи; из-за этого всего и сыр-бор-то разгорелся, если бы это был