– Ариэль, это не обсуждается, – сказал отец. – Ты начинаешь свой последний год в Чоате – вот на чем ты должна сосредоточиться.

В бешенстве она плюхнулась на сиденье.

– Ты и в самом деле христианин или это тоже вранье?

Мама, нахмурившись, обернулась:

– Юная леди, не говорите так с отцом.

Дочь скрестила руки на груди:

– К вашему сведению, я решила перейти в иудаизм. Иисус был евреем, поэтому для меня эта религия сгодится. Кроме того, я же наполовину еврейка, правда, пап?

Родители рассказали ей правду насчет их фамилии. Фамилию Росси ее преследуемые бабушка и дедушка взяли, когда приехали в Америку, чтобы спастись от нацистов. Их настоящая фамилия была Фабини. Когда разразились последние события с клоном Иисуса, папа снова переменил фамилию, чтобы спастись от преследований прессы.

Спустя несколько мгновений отец сказал:

– Если хочешь, можешь исповедовать иудаизм.

– Ты имеешь в виду, что я обладаю свободой вероисповедания, прямо как написано в Конституции? Ух ты! Спасибо, пап.

Ариэль разъяренно уставилась на мелькающие мимо деревья. Почему они добрались только до Саутбери? Она подумала – не попросить ли остановиться в «Денмо», чтобы съесть горячий сэндвич с омаром, но при одной мысли об этом у нее все перевернулось в животе.

Этим утром ее снова рвало. Странно, потому что ее тошнило не так уж часто. Не то что ее одноклассницу Люси. Люси рвало перед каждым экзаменом и после него. Ариэль решила, что, наверное, ее слишком взволновал спор с папой.

И тут на нее накатил ужас.

– О нет! – сказала она вслух.

Папа посмотрел в зеркало заднего вида, мама обернулась, но этим подозрением Ариэль не могла поделиться с родителями.

– Я имела в виду «о нет, я кое-что забыла».

– Что? – спросила Аделина.

Хороший вопрос.

– Кажется, я забыла мои… э-э… кроссовки.

Аделина улыбнулась:

– Нет, я их уложила.

Она снова повернулась, и отец опять стал смотреть через лобовое стекло.

Ариэль выждала минутку, вынула мобильник и проверила календарь. У нее была задержка. Невозможно! Она расстроенно закрыла глаза, вспоминая тот единственный раз, когда спасение из-под папиного надзора обернулось ночным кошмаром. Ее мысли полыхнули паническим: «Господибожемой!» Не может быть, чтобы она была беременна, просто не может быть. Ей нужно подумать.

Со сжавшимся горлом она спросила:

– Папа, мы можем остановиться у аптеки? Мне нужно купить… кое-что.

Стопроцентная гарантия, что он не спросит – что именно.

Они почти доехали до шоссе I-84 E.

– Как насчет «Кей-марта»? – спросил отец.

– Пойдет.

Он замедлил ход, свернул, и вот – они на месте. Ариэль выпрыгнула из машины и вбежала в универмаг. Ей было слишком стыдно, чтобы спросить, где продаются тесты на беременность, и она обыскала проходы аптеки и нашла такой, который обещал 99-процентную точность даже до задержки месячных. Ухитрившись не умереть от унижения, она купила его, заплатив женщине-кассиру, потом спросила, где тут туалеты. Женщина сочувственно посмотрела на нее и показала, где находятся женские комнаты.

Ариэль ринулась туда, пытаясь не паниковать. Если она беременна, то не сможет закончить последний год в Чоате. В этой школе было больше правил, чем в конгрессе. И целую треть руководства для учащихся занимали правила кодекса чести, дисциплины и перечисление причин для исключения из школы. Вплоть до семнадцатой страницы, на которой тоже говорилось обо всем этом, хотя речь там шла о дресс-коде. Под запретом было практически всё, особенно секс. Целью Чоата было выпустить умных учащихся, не лжецов, не наркоманов и уж, конечно, не беременных.

Она вошла в самую последнюю кабинку и прочитала инструкцию, которая предписывала помочиться на палочку. Две розовые полоски – и она беременна. Одна – не беременна. Ей пришлось подождать три минуты. Целую вечность.

Ариэль смотрела в маленькое окошко, молясь про себя: «Пожалуйста, Господи, только одна полоска. Только одна».

Одна минута. Две минуты. Это занимало вечность.

Вот оно!

Две полоски.

Ариэль не смогла удержаться. Она испустила громкий вопль:

– Господибожемой!

– Ариэль?

Мама? Как она тут очутилась? Почему не осталась в машине?

Поздно!

Девушка замолчала.

Потом увидела в щели под дверью мамины ноги.

– Ариэль, в чем дело? Открой, милая.

Ариэль отчаянно запихала предательскую палочку и коробку из-под нее в резервуар для тампонов.

– Я в порядке, мама!

– Ты определенно не в порядке! Открой дверь!

– Мама!

– Откройте дверь, юная леди!

Дочь открыла дверь, и мама ворвалась в кабинку. К несчастью, тут было достаточно места. Ариэль выбрала кабинку для инвалидов, чтобы быть уверенной, что сможет там маневрировать.

– Дорогая, что случилось?

Мама лихорадочно осмотрела дочь с ног до головы тем лазерным взглядом, какой бывает у матерей.

– Ничего не случилось. Все в порядке, – слабо сказала Ариэль.

Теперь мама исследовала своим лазерным взглядом кабинку. Глаза ее остановились на приоткрытом контейнере с тампонами. Дурацкий контейнер! Почему он не закрылся? Мама тут же его открыла, увидела набор для определения беременности и палочку с двумя полосками.

Жизнь была кончена.

– О дорогая! – сказала мама голосом столь трагическим, что он мог бы подойти для пьесы Шекспира. – О дорогая!

Почти немедленно они снова оказались в припаркованном «Рэндж Ровере», и оба родителя обернулись и смотрели на дочь так, будто она была пришельцем из космоса.

– Ариэль, все в порядке, – сказал отец; по его виду нельзя было сказать, что хоть что-то в порядке. – Мы тебе поможем. Прежде всего – кто отец?

Ариэль залилась слезами. Она так плакала, что мама вышла из машины и забралась на заднее сиденье, чтобы ее обнять.

– Все хорошо, дорогая. Мы с папой все уладим.

Девушка продолжала всхлипывать. Каждый раз, когда она пыталась остановиться, мысль о том, что ей придется сказать, заставляла ее снова разражаться рыданиями.

– Это мальчик из вашей школы? – спросил отец.

Она кивнула.

– Ну, хвала за это небесам. По крайней мере, все тамошние мальчики из хороших семей.